Господин Пруст

В 1913 году мне не было еще и двадцати двух, и я еще ничего не видела, кроме своего Оксилака, там, в Лозере, и нашего большого дома. Я просто обожала всех — и мать, и отца, и сестру, и братьев — и даже не думала о замужестве или о том, чтобы куда-нибудь уехать. Мой будущий муж, Одилон Альбаре, приезжал в отпуск к моим двоюродным сестрам. Это был очень приятный молодой человек с добрым круглым лицом и густыми усами по моде того времени. Он жил в Париже и работал на такси. Ему было на десять лет больше, чем мне, он родился в 1881 году. Я знала, что у него еще в детстве умерла мать. Может быть, моя любовь к матери и скрытая в нем печаль о его потере и сблизили нас.

У него была замужняя сестра, очень энергичная и властная, заменившая его братьям мать; в то время она держала в Париже кафе на углу улиц Монмартр и Фейдо. Ее звали Адель, по мужу г-жа Ларивьер, г-н Пруст упомянул о ней в одной из своих книг, — кажется, в «Обретенном времени». Моя сестра, к которой приезжал в отпуск Одилон, говорила, что Адель хочет устроить наш брак. Одилона я знала хорошо, он мне очень нравился, мы даже переписывались, но виделись не так уж часто, и мысль о замужестве мне и в голову не приходила. К тому же у нас в семье было какое-то предубеждение против Одилона. Даже за десять дней до свадьбы мой двоюродный брат говорил матери, что он совсем не подходит для меня из-за Парижа, что это слишком далеко. Тогда в провинции, особенно в деревнях, семьи жили вместе, и браки не отрывали их от земли. В конце концов Одилон сделал мне предложение, и оно было принято.

Мы поженились 27 марта 1913 года. Но буквально перед тем, как все семейство отправилось в церковь, почтальон неожиданно приносит Одилону телеграмму, и я вижу, как мой муж вдруг разволновался. Я его спрашиваю:

—     Что случилось?

—     Это один мой парижский клиент поздравляет меня и желает всяческого счастья. Конечно, это совсем необычный клиент, не такой, как все, но никогда бы не подумал, что ему придет в голову послать мне телеграмму.

И больше ничего мне уже не говорил.

Я видела, как он растрогался. Телеграмма, он мне ее показал, и вправду была очень трогательная. Я сохранила ее: «Примите поздравления, не пишу больше из-за гриппа и слабости; от всего сердца желаю счастья вам и всем вашим». И тут же подпись: «Марсель Пруст».

Так я впервые услышала о нем. Никогда, начиная с нашего знакомства и во все время жениховства, Одилон не проронил ни слова про него. Потом, уже днем, он сказал, что это один хороший клиент, которого он предупредил, уезжая из Парижа, что едет жениться и две-три недели не сможет приезжать за ним на такси, как обычно. Г-н Пруст спросил его:

—     А куда же вы едете?

—     На свою родину.

—     И где ваша родина?

Одилон объяснил ему, но г-н Пруст спросил еще: А когда же свадьба?

Потом я узнала, что это его обычная манера выспрашивать, и, конечно, уже в тот момент поздравительная телеграмма была у него в голове.

После свадьбы, которую устроили как раз на Пасху, чтобы собраться всей семьей, мы все отправились в Париж и там вместе уже закончили праздники. Только для нас одних потребовался чуть ли не целый вагон. Я не спала всю ночь и помню, как страшно сердилась на мужа за то, что он, как и все другие, заснул и до меня никому не было никакого дела. А утром, выйдя на Лионском вокзале, среди всего этого дыма и людской толпы, суетящейся в поисках такси, почувствовала себя совсем потерянной. Наконец Одилон нашел машину. Помню, как мы проезжали мимо Французского Театра и муж, указывая пальцем, сказал:

—     Смотри, там, внизу, это Опера.

—     Я взглянула и, увидев только зеленоватую крышу, удивилась:

—     Вот это?

У нас была маленькая квартирка в новом доме на Леваллуа, которую Одилон нашел с трудом. Как он потом объяснил, дело было в том, что ему очень хотелось жить поближе к одному кафе, которое закрывалось совсем поздно ночью из-за того самого человека, «его» г-на Пруста, который иногда звонил ему по телефону или оставлял записку до десяти, одиннадцати часов или даже до полуночи с просьбой заехать за ним. Раньше эти записки получала сестра Одилона Адель, г-жа Ларивьер, в своем заведении на улице Монмартр; но мужу больше подходила Леваллуа, там было удобнее ставить его такси; к тому же совсем рядом располагалось кафе-табак с те­лефоном, открытое до поздней ночи.

Наша квартирка была совсем новой, безупречно чистой и великолепно устро­енной; не знаю уж почему — наверно, усталость, волнения и все вокруг меня со­вершенно незнакомое — но, едва войдя, я расплакалась. А потом заснула, как тюк.