Господин штабс-капитан (СИ)

Стояла прекрасная теплая одна из многих летних лунных ночей. Из штаба полка поступила очередная команда схватить языка. Мы уже привыкли к внезапности таких приказов и их частоте. Уже не удивляясь ничему, я вызвал Хитрова и поставил перед ним задачу.

- Дмитрий Николаевич, Зайцев требует от нас нового «языка». К утру! У Вас во взводе, кажется, были молодцы-охотники.

- Были. Приказать явиться к Вам?

- Да, будьте любезны.

Вскоре передо мной предстали четверо нижних чинов. Один из них, рядовой Максименко был георгиевским кавалером. Крест он с груди никогда не снимал, а даже наоборот, мне казалось, выпячивал грудь, показывая его всем.

- Братцы, - начал я, - нам поставлена задача к утру взять «языка». Я знаю, что вы храбрецы и знаете свое дело. Лишних слов говорить не буду. С богом! Кто пойдет старшим?

- Я сам пойду, - подумав, сказал поручик.

- Нет, Дмитрий Николаевич, кто тогда останется во главе взвода?

- Фельдфебель Павлов. Он справится. Засиделся я, Станислав Максимович, надобно косточки размять. Хочется хоть какого-то дела.

- Понимаю Вас, - согласился и с ним, - …а знаете, что! Идемте вместе!

- Станислав Максимович! Вот это уже безрассудно! Вы командир роты!

- Идем, поручик вместе! В конце концов, на войне, как на войне! – Конечно, я осознавал всю дикость моего решения. Но полное бездействие меня угнетало так же, как и Хитрова. Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Если погибнем, то уж никто мне не скажет о моем безрассудстве, а ежели выживем, то никто и не узнает. Победителей не судят, - так я рассудил. Хотя, конечно, я отдавал себе отчет в том, что нарушаю все уставы, и мое решение даже где-то граничит с воинским преступлением. Но настолько была велика скука, что я решился на такой поступок.

Я вызвал Минского. И когда тот явился, поставил ему задачу временно принять командование ротой.

- Господин штабс-капитан! Это же довольно опасно! – удивился моему решению младший офицер. – Командование не одобрит, коли узнает…

- Минский! Принимайте командование! И, я надеюсь, никто не узнает?

- Есть…

Через полчаса я, Хитров и пятеро солдат отправились в гости к противнику. Наша группа из семи человек миновала линию охранения и перешла никем не занятую долину. Мы, прижимаясь как можно сильнее к земле, осторожно взбирались по склону, где, по моему мнению, должно было находиться охранение австрийцев. Стояла густая ночь, поэтому нам приходилось больше прислушиваться, чем приглядываться. Вскоре невдалеке явственно раздалась немецкая речь. Было ясно, что мы находимся на линии постов или застав охранения. Я шепотом и знаками приказал с особой осторожностью подползти вправо, чтобы обойти противника и напасть на него с тыла, а уж потом захватить хотя бы одного «языка». Однако хруст сухой ветки выдал наше присутствие. Разговор моментально прекратился, раздались оклики на немецком языке. Мы притаились. Я слышал только напряженное дыхание солдат. Меня охватило какое-то совсем ребяческое чувство. Я словно вернулся на много лет назад в свое детство. Мы тогда часто играли в прятки. Я явственно почувствовал дух той игры. Что-то внутри меня клокотало, и меня даже раздирал сумасшедший смех. Через некоторое время австрийцы, видимо, успокоились, их разговор возобновился. О чем они говорили, я никак не мог различить, но это было и не важно. Мы снова начали к ним приближаться. Но вот опять кто-то из моей команды хрустнул веткой. Со стороны австрийцев снова послышался оклик, и я услышал, как, видимо, унтер командует огонь. Началась неприцельная стрельба. Противник нас не видел и палил наугад. Мы прижались к земле и не отвечали, хотя у нас было чем ответить. Мы с Хитровым сжимали в руках револьверы, а солдаты – винтовки. Вскоре стрельба стихла и около часа осторожно и медленно продолжали мы двигаться вглубь леса. Неожиданно впереди я услышал выкрики и смех. «Такая беспечность будет нам на руку и поможет нашей удаче», — подумал я, осторожно продвигаясь вперед. Мы легли на землю и тихонько ползком очутились на обрыве над небольшой речушкой. Заглянув вниз, нам представилось занятное зрелище: человек пятьдесят австрийцев принимали «лунные ванны» у речки, купались, бегали по берегу, громко хохотали. Долго я и моя команда наблюдали за детскими развлечениями противника. К сожалению, я понял, что «языка» нам здесь захватить не придется. Австрийцев больше, чем нас, и они находились глубоко под обрывом. Но уж испортить их безмятежное настроение у нас была полная возможность!

Перед выступлением я приказал каждому взять по две ручных гранаты. Таким образом, у нас было их четырнадцать штук. Я приказал немедленно привести их в боевую готовность, распределил участки, кто и куда должен бросать, и по моей команде «гостинцы» полетели вниз. Через 4-5 секунд гранаты начали рваться. Началась невообразимая суматоха и паника, раздались крики ужаса, а гранаты все рвались и рвались. Уцелевшие или легко раненные австрийцы стремительно убежали, а человек десять стонущих и охающих остались лежать внизу у речки.