Господин штабс-капитан (СИ)

Я не успел вернуться на свое место, как «шварцлозе» открыл огонь. Тра-та-татата-та раздался его сухой и очень убедительный голос. Вторя ему, защелкали сломанными сухими ветками винтовки солдат. Щелк, щелк, щелк. Сквозь поднявшийся шум репетиции несыгранного оркестра я несколько раз различил выстрелы револьвера Минского. Далеко! Зачем тратит патроны?! Значит, чехи были совсем рядом. Минут через пять заголосил и «максимка». И уже слева от меня марковцы вступили в общий оркестр со своими трехлинейками. То справа, то слева стали свистеть пули. Я залег за наскоро созданный нашими солдатами убогий бруствер и внимательно следил за ходом боя. Цепи противника залегли. Как только чешские офицеры поднимали солдат в атаку, наши пулеметы укладывали их обратно на холодную землю. Чехи бросили три гранаты, в надежде заглушить «максим» и «шварцлозе», однако им этого осуществить не удалось, слишком далеко, но они все одно вновь ринулись в атаку. В итоге их первое наступление захлебнулось. Они стали отползать, и пробная недолгая атака была нами легко и без потерь отбита. Мы удержали позиции, а противник уяснил, что у нас имеется два пулемета и выбить нас из захваченных окопов будет сложновато.

Чехи дали нам передохнуть и через полчаса началась вторая атака, которой предшествовали с десяток артиллерийских снарядов, кстати, упавших точно рядом с окопами. Облака едкого дыма, огня и комков земли поднимались над нами и потом долго опускались обратно, погружая все живое в пыль. Застрочил «максим». «Шварцлозе» долго молчал, но, наконец, через пару минут стал яростно вторить ему. Их дуэт поддерживал хор винтовок Мосина. Цепь чехов редела, но неминуемо приближалась к окопам. Я попытался пересчитать количество наступающих, результат меня не обрадовал. Преимущество оказалось на стороне чехов – десять к одному. Если они дойдут до окопов, то нам несдобровать! Черт! Что делать?! Погибать или спасать оставшихся?! Что делать? Расстояние сокращается! Сто шагов! Что делать?! Замолчал «максим». Восемьдесят шагов. «Максим» снова в бою. Цепи легли. Вижу, что пользуясь передышкой «шварцлозе» перезаряжается. Чехи встали. «Тра-та-та ло-жи-тесь-тесь-тесь» - кричат пулеметы чехам и те послушно прикладываются к земле. Но вновь они встают и сокращают расстояние между нами. Семьдесят метров! Мой наган пока бесполезен. Противник вновь ложится. Тишина. Наш оркестр молчит. Только свинец разрезает воздух над нашими головами. Я вижу, что противник приближается к нам ползком. Но их унтеры поднимают и гонят на нас. Целюсь из нагана в офицера. Кх…кх. Он падает. Попал! Пятьдесят шагов! И, вдруг слышу сзади себя то, что всегда вселяет в душу русского солдата радость долгожданной, но сбывшейся надежды, отвагу и храбрость. «Уррра»! – звучит сзади нас старинный клич русского воинства, поддержанный доброй сотней голосов. Он страшно рвется наружу и разносится над полем брани заранее известным результатом. Оглядываясь назад, я вижу стремительно приближающееся, такое долгожданное и такое обожаемое в ту самую, нужную минуту подкрепление. Серые шинели, родные фуражки, штыки наперевес, - они приближаются к нам и своим примером заставляют нас подняться во весь могучий богатырский рост. Я поднимаюсь над землей и начинаю вылезать из окопа. Моя жидкая рота вторит мне и делает тоже самое. Мы орем, как обезумившие гориллы и несемся на чехов. Справа от меня бежит унтер из прибывшего подкрепления. Я его знаю. Он из роты Петровского. Мы бежим, орем и воинственный вид соседа заставляет бежать еще быстрее.

Но внезапно мою левую руку пронзает толстая раскаленная игла. Боль нестерпимая. Рука немеет. Я останавливаюсь и хватаюсь за раненную руку. Пятно крови быстро расползается по шинели и начинает капать на землю. Унтер, не останавливаясь, убегает вперед. Меня все обгоняют, солдаты, унтеры, они бегут в едином порыве вперед на врага, который, уже не ложась, пятится назад, отступает отстреливаясь. Кто-то догоняет меня и валит с ног. Я падаю на живот и не могу подняться.

- Лежи! Я сейчас тебя перебинтую!

«Боже! Какой знакомый голос! Неужели это Маша! Как она здесь оказалась! Что она тут делает! Она должна быть в госпитале, а не на передовой!» - со скоростью чешской пули проносится у меня в голове.

- Что ты тут делаешь! – кричу я ей в лицо, пытаясь перекричать шум боя.

- Помогаю раненным! – кричит она мне в ответ.

- Почему ты не в госпитале?!

- Потому, что я попросилась на передовую, туда, где ты, - уже не кричит, а громко говорит Маша. Шум боя убегает вперед.

- Маша! – я сначала продолжаю кричать, но видя, что это уже не к чему, перехожу с крика на спокойный голос. – Здесь опасно. Здесь не место для молодой девушки. Здесь грязь и смерть…

- Грязь и смерть и там тоже, - она неопределенно махнула куда-то рукой, имея в виду тыл и госпиталь. – Разницы никакой. Везде смерть. Будь она проклята эта война.

Она достала из сумки бинт и ножницы. Разрезав рукав шинели, а затем гимнастерку, осмотрела залитую кровью руку.

- Пуля прошла навылет. Я наложу повязку и отправлю тебя в тыл.

- А сама?