Господин штабс-капитан (СИ)

- Когда помогу всем, найду тебя.

Маша стала туго бинтовать мне руку. Боль как будто немного стихла, но рука стала пульсировать в том месте, где ее стягивал бинт. Я немного, видимо, побледнел, потому, что Маша прекратила бинтовать руку, сострадальчески посмотрела и спросила:

- Очень больно?

- Нет. Все нормально, просто стучит в висках.

- Потерпи, сейчас придут санитары, и мы отправим тебя в госпиталь.

- Останься со мной, - попросил я ее.

- Не могу…, но я скоро вернусь…

Вдруг воздух наполнился протяжными звуками летящих снарядов. Где-то сбоку раздался первый грохот взрыва, вырывающего в земле глубокую яму. За ним второй и потом, словно горох по столу, посыпались снаряды австрийской артиллерии. Земля содрогалась после каждого взрыва и вскоре она вошла в резонанс и содрогания ее чрева превратились постоянное дрожание барабанной мембраны. Я скорее почувствовал, чем услышал гул приближающегося снаряда, так как гул стоял везде, и в воздухе, и в земле. Потом воздушный гул вырос до страшного адского грохота, выдирающего из земли все, что та прятала сотнями лет, и я провалился в безвоздушное, бесчувственное пространство. Вся окружавшая меня жизнь и прилетающая смерть молниеносно исчезли. Небытие накрыло меня своим мягким пуховым одеялом. Тишина и покой окружили меня. Время исчезло, стерлось, провалилось в огромную черную бездну, оно было уничтожено огнем, ненавистью, страхом и отчаянием.

ГЛАВА 22.

Времени нет. Я не знаю, сколько дней до.

Сознание медленно возвращалось ко мне. Я понял, что лежу на спине, но никакой боли не чувствовал. Кругом стояла гробовая тишина, поэтому я вдруг испугался, подумав, что, возможно, уже мертв. Но открыв глаза, моему взору представилось огромное синее небо. Ни единое облачко не скрывало его пронзительной голубизны. Мои органы зрения работали. Что с моим слухом? Я ничего не слышу. Может, кругом все спит? С трудом приподняв голову, я окинул взглядом окружающее пространство. Вокруг поле изрытое воронками. И краем глаза я заметил рядом с собой безжизненно лежащее ничком тело сестры милосердия. Я сильно устал и в глазах потемнело. Тогда вернув голову в прежнее положение и закрыв глаза, я на пару минут замер, собираясь с мыслями и физическими силами. Потом я аккуратно пошевелил правой рукой. Она работала и не болела. Но вот левая явно была повреждена. Я ощупал ее здоровой рукой. Тугая повязка стягивала предплечье, и кровь ниже повязки застыла, превратив руку в бесчувственную плеть. Я вспомнил, что получил это ранение при наступлении. Затем я проверил подвижность ног. Ноги отзывались на приказы и совсем не болели. Значит только ранение руки. И тут по моему телу пробежал холодок. Сердце сжалось, в глазах вновь потемнело, а на лбу выступила испарина. Я вспомнил, что руку мне бинтовала Маша. Господи! Где она? Меня ранило, я остановился, и меня с ног свалила Маша. Так. Потом она перевязывала мне рану, и затем взрыв, который накрыл нас. Что было потом? Я ничего больше не помнил, как ни старался. Где Маша?! И еще одна волна ужаса страшной догадки в сто раз сильнее первой захлестнула меня. Стало темно, словно черная вуаль упала на глаза. Какое-то бешеное бессилие охватило меня. Все мое тело затряслось. Я повернул голову и приподнялся.

То истерзанное и еще кровоточащее, но с каждой минутой все слабее и слабее, тело сестры милосердия принадлежало совсем еще недавно Маше. Ее некогда заботливые руки были раскинуты в разные стороны. Белый фартук, завязанный на спине, стал местами ярко красным, а там где кровь смешалась с черной землей, он окрасился в цвет бордо. Ее волосы разметались по земле и словно черви ползли под камушки и куски вырванного взрывом дерна. Я подполз к ней и перевернул на спину. Голова безжизненно повисла на моей плохо слушавшейся руке, выпятив вперед острый подбородок. Я перехватил голову так, чтобы ей было удобно. Ее лицо не выражало никаких чувств. Я не прочел на нем ни боли, ни страха. Оно как у восковой куклы стало безжизненным и смертельно бледным, даже уже больше голубым.

- Маша… - прошептал я, не знаю почему.

Она молчала, и ни один мускул не дрогнул на ее лице. Темные волосы струились вниз, очерчивая красоту мертвой скульптуры.

- Машенька! – закричал я в отчаянии. – Маша!

В каком-то необъяснимом порыве и разорвал на ней пальто, расстегнул пуговицы на платье и приложил ухо к сердцу. Оно не билось, но тело еще не остыло, и его теплота согрело мое ухо. Положив ее голову себе на колени, я гладил ее по волосам, вытаскивая из них запутавшиеся травинки и кусочки мокрой земли. Обведя взглядом изрытое взрывом поле, я увидел десятки таких же мертвых тел. Маша была не одна. Мне трудно судить, сколько я просидел. Быстро стемнело. Одиночество, какое-то глубокое и бездонное охватило меня. Только звезды на черном небе, подмигивая, составляли мне компанию.

- Прощай, милая… - шептал я.