Господин Великий Новгород. Державный Плотник

При этом рассказе на лицо великого князя легла мрачная тень. Он глянул на Остромиру, которая опять созерцала, казалось, что-то вне всего, ее окружающего, и что-то вроде упрека совести заговорило в нем, зашевелилось в сердце, подступило краской к лицу.

– Вси бо приемшии нож, ножом погибнут, – как бы про себя проговорил Бородатый.

– Так-так, Степан, воистину, – глянул на него великий князь. – Новгородцы на меня прияли нож – и сбыстся над ними Писание.

– Еже сказах – сказах, – снова ввернул Степан.

– Воистину: еже сказах – сказах, – согласился великий князь.

Бояре рты поразинули от восторга, а старец Нафанаил ничего не сказал, он только вздохнул.

Великий князь, еще раз взглянув на Остромиру, взошел в церковь.

После обычных поклонов и лобызания местных икон он направился к гробу чудотворца Варлаама и поклонился ему до земли. Губы его что-то судорожно шептали, когда он поднялся с полу… «У тебя лица нет», – все еще, казалось, слышался ему тихий и грустный голос Остромиры… Он невольно провел рукою по лицу.

– Почему вы не открываете раки чудотворцевой и не прикладываетесь к мощам его? – спросил он Нафанаила.

– Не дерзаем, господине княже, – был ответ.

– Зачем же?.. У нас на Москве таков обычай, что ко всем мощам прикладываются и целуют их, аки икону.

– У нас такова обычая ниту, господине княже.

– А я имею усердие облобызать святителевы мощи.

– Нам, господине княже, неведомы его мощи.

– Как неведомы?

– Не ведаем мы, господине княже, где положены оные – верху ли земли, под землею ли…

– Так подобает открыть их.

– Никто же ставит светильник долу, ино на горе, – опять ввернул Бородатый из Писания.

– Истину говоришь, Степан, похваляю, – одобрил его великий князь. – Я хощу поставить светильник Великого Новагорода, отчины моей, мощи Варлаама чудотворца – горе.

Игумен молчал. Братия смущенно поглядывала на него.

– Точно, с мощами бы куды как охотнее.

– Знамо – и молитва крепче при мощах живет.

– Чево ж лучше!.. При мощах оно точно горазже.

Великий князь тоже глянул на Нафанаила. Только это был совсем другой взгляд…

– Господине княже! – начал тот, смущенно перебирая четки. – Искони никто не смел видеть чудотворцевых мощей – ни князи, ни архиепископы, ни боляре… И так повелось искони и до наших дней ведется, дондеже сам Бог не благословит и чудотворец Варлаам сам не явится и не повелит… А сами мы не дерзем…

Противоречия старого чернеца, притом истого новгородца, начинали, видимо, сердить великого князя. Он и тут начинал усматривать дух непокорства – «новгородчины». Притом он любил переламывать именно тех, у кого замечал сходные с собою качества: «А, кремень… Так я же высеку из тебя огонь: меня и мощи новгородские послушаются…»

– Что ты говоришь! – сказал он громко, но хладнокровно. – Вон Иоанн Предотеча не вашему Варлааму чета, а и то руку его показывают в Цареграде… Ведомо тебе сие?

– Ведомо, господине княже.

– То-то же… А то на!.. Самово Крестителя ручку показывают в день ево рожества: коли ручка прострется – и тогда Бог дарует земле изобилие, а коли согнет перстики свои – ино бывает скудость плодов и земное нестроение… Так, Степан?

– Истинно так, господине княже, – поспешил ответить Бородатый, – сам Предотеча, чу, что преди Христа тек…

Нафанаил опять молчал. Великий князь все более и более каменел лицом…

– А то на!.. Варлаама, смердовича, равнят с Предотечею!

– Ина слава солнцу, ина слава луне, ина слава звездам, – подгвоздил Бородатый.

– Звезда бо от звезды разнствует во славе, – погнался было за ним один боярин, но запнулся. – Такожде и… по мощам судя… звезда от звезды, значит… потому… потому коли звезда… ну и, значит, сказать бы, махонька… Варлаам, сказать бы…

Великий князь задумался. Упрямство Новгорода давно сердило его; но он не показывал этого. Он никому сроду не показывал своей души, а тем паче сердца – есть ли оно у него. Он ничего не предпринимал сам, ничего не начинал, но подводил так, что другие начинали, а он их только прихлопывал, говоря: «Вы того хотели – на то воля Божия»… Во всяком деле он как бы был исполнителем «общаго хотения»; он во всем советовался с матерью, с братьями, с боярами, всех выслушивал, каждое их слово заносил в свою память, десять раз взвешивал его, перевешивал, уважал чужое мнение, каково бы оно ни было, держась пословицы «Все умнее одного», часто повторял, что «у всеа Русии голова больше, чем у ея государя», и всегда дела его были как бы отголоском, исполнением заветной думы «всеа Русии». Только прислушиваясь к голосу «всеа Русии», он сумел «собрать» ее воедино…

Так и тут, у гроба Варлаама. Он глубоко верил божественной силе мощей. Ему казалось, что если он вынет из-под спуда мощи Варлаама-угодника и почтит их, как он почитал мощи московских святителей, – Варлаам будет его невидимым союзником и сломит «рог» упрямого Новгорода… Окружающие его бояре поддерживали в нем это запавшее в него хотение. Значит, так надо: он даст Новгороду сокровище нетленное и славу – он горе поставит светильник новгородской земли…