Господин Великий Новгород. Державный Плотник

Он решился. Тотчас же приказал он позвать монастырских каменщиков с ломами, заступами, лопатами и велел при себе отрывать мощи угодника.

Глухо стучали о каменный помост тяжелые железные ломы и отдавались в куполе храма, нелегко поддавался он усилиям рабочих. Гранитные плиты помоста то и дело брызгали искрами. Игумен и монахи, стоя в стороне, при каждом ударе лома, испуганно крестились и вздыхали, точно железо било их по сердцу. В церкви в короткий декабрьский день все более темнело: свечи у образов чуть теплились и бросали длинные тени от раки Варлаама, от аналоев, от бояр, стоявших полукругом, от черных фигур монахов. Все лица казались бледными, мертвенными. И лицо великого князя было сумрачно-бледное…

Он думал: хорошо ли он поступает, что, не узнав воли самого святителя, дерзнул потревожить его прах? А если святителю не приспело время выйти из-под спуда? Что, если поразит дерзкого своим гневом?

Ему стало страшно. Чернецы, смущенно стоявшие в отдалении, казались ему какими-то призраками, тенями. Из-под железных ломов все более и более сверкали искры. Где-то над церковью каркал ворон, и великому князю слышалось, будто бы он человеческим голосом выговаривает какое-то слово.

Он глянул на лик Спасителя, тускло освещенный лампадкою. Кажется, что большие очи Христа смотрят с укоризною… «Зачем ты это делаешь? Кто благословил тебя?»

А стук ломов все глуше и глуше. Все глубже взрывается каменистая почва могилы святителя. Искры снопами вылетают из темного зева могилы…

«Зачем?.. Кто благословил?» Глаза Спасителя не отрываются от него, в душу смотрят…

Что-то треснуло в лампадке и вспыхнуло – и еще ярче, еще укоризненнее выглянул лик Спасителя из-за золотого венчика, словно из-под тернового венца. Глубоко смотрят божественные очи, все видят, они зрят незримое – душу его зрят… А какова его душа? Что в ней? Не мерзость ли запустения?.. – И он слышит, как волосы на голове становятся живыми, шевелятся, отодвигаются друг от дружки, словно сами себя боятся.

Каркает ворон…

От входных дверей отделилась какая-то тень и двигается, двигается ближе к разрываемой могиле…

Не сам ли святитель?.. Не пришел ли он взглянуть, что делают с его вечным жилищем?..

– За что вы лице его взяли? – шепчет тихий голос.

– О-ох! Преподобие, помилуй! – слышится стон из среды чернецов.

Густая белая пыль выходит из отверстия ямы, точно дым… Не дым ли это… Не огнь ли поломя?

Церковь колеблется… Каменные плиты под ногами двигаются… Свечи и лампады тускнеют и колеблются – и лик Спасителя отделяется от стены…

Что это?.. Это не чернецы… Их лица мертвые… И у бояр мертвые лица, и у Степана Бородатого…

Опять каркнул ворон у самого окна… Что это?.. Он каркает: «Варлам! Варлам!»

Дым, дым… огонь из могилы…

– Господи, помилуй!.. Точно – дым и огнь.

Великий князь затрепетал – первый раз в жизни он почувствовал неодолимый ужас.

– Бросьте! Бросьте! Не копайте! Господи! Помилуй нас… Чудотворче Варлааме! Прости мя, грешнаго…

И, точно гонимый невидимою силою, он бросился из церкви, стуча жезлом о каменный помост… «Господи! И тут пламя!» Из-под железного наконечника жезла вылетали искры…

– Помилуй мя, Боже, по велицей милости… Ох!

– Что это?

Бояре, при всей своей татарской солидности и холопской важности, также испуганно метнулись за великим князем, словно овцы, крестясь и повторяя: «Охте-хте! Батюшки! Свят… свят… свят!»…

А великокняжеский жезл все стучит о гранитные плиты помоста церковного, паперти, крыльца, и огненные брызги по пятам преследуют беглеца…

– Чур… чур… чур!.. Охте нам! Охте!

В конце каменных мостков, ведущих из монастыря, великокняжеский жезл в последний раз ударяется о гранит и извлекает из него искры…

– Kapp! Kapp! Варрлам! Варрлам! – Ворон, казалось, уже над самою головою…

Иван Васильевич торопливо сел в сани, едва успев опереться на плечи отроков.

– В стан! Домой! – хрипло приказал он.

Поезд быстро двинулся назад, а вслед ему доносилось карканье страшного ворона.

Глава XX Последние дни Новгорода

Настали страшные, последние дни…

Москвичи все туже и туже затягивали мертвую петлю, которою они исподволь душили несчастный город. У новгородцев не хватало съестных припасов, а подвоз был отрезан. Начался голод. Люди пухли от голодовки и мерли. В городе начался мор – ужасный бич в те времена, когда еще не существовало ни докторов, ни медицины. Люди заболевали и умирали, прибегая к единому врачу и к единственному лекарству – к попу и причастью…

Больные ложились на лавки и с восковыми свечами в руках умирали.

Мертвых хоронить было негде – кладбища были в руках у неприятеля – и новгородцы едва-едва присыпали своих мертвецов снегом да приметывали соломкой да навозом.

«Вечному» ворону уже нечего было летать за добычей в московский стан: человечины вдоволь было и в городе… Новгородское воронье так отъелось за это время, что просто хоть на убой…

Прошли первые Святки, ужасные Святки, каких никогда не приходилось справлять новгородцам, никогда с той поры, «как и земля их стала».

Вечевой звонарь только глядел на свой колокол и не осушал своего единственного глаза: