Господин Великий Новгород. Марфа-посадница

Лошинский был в породу: коренаст, невысок, плотен. А не в нрав. Не любил бывать и на людях. Больше ведал свои поместья. Теперь лишь заворчал, как Паозерье отобрал у него великий князь. Словно медведь, что выживают из берлоги.

— Век назади не спрячешься, и все отберут! — сказала Марфа. — Помогай, люди нужны! Слыхал, городищенские совсем суд забрали, перед посадником не отвечают, к наместнику идут. С того теперь вон чего плотничана выдумали.

— Слыхал, Марфа. Их-ить не силою и не заставить!

— Силой заставим, коли так!

Онаньин Василий прибыл. Такой же высокий, большелицый, красный, чернобородый мужик — кровь с молоком. Тот только без шутки, без присловья. Зубами скрипел:

— Свои! — Не мог простить ни Кузьмину, ни Арзубьеву. Недобро глядючи, примолвил: — Что, Исаковна, дожили мы? Расклевали нас вконец! Сороки-вороны кишки тащат, дубравные звери костье волокут!

Поглядела снизу вверх, бровью повела, усмехнулась:

— Садись. Сам-то не от Богдана?

— Будет сейчас!

— Казимер с Коробом?

— Отреклись. Офонас и тот труситце. Самсоновы, Лука — те все по кустам, по оврагам. Ивана Офонасова не добыть сейчас — за рекой. Да и не нужно, один он, заклюют славляне. Степенной тысяцкий тут, чего еще надоть?

— Ждем Богдана!

Уселся Онаньинич, повеселел:

— А так как ни то, — прищурился, пальцами повилял, — как етто Филат любит?

— Всяко думали, по-иному не выходит! — ответила Марфа. — Прости, пойду, Богдана встречу!

Богдан пришел. Большой, такой же серо-седой, такой же крепкий — до ста доживет мужик! Подошли Селезневы, Матвей с Яковом. Эти за брата казненного на все готовы. Иван Савелков с Тучиным. Семеро житьих, самые верные, с Ефимом Ревшиным во главе. Из прусских прискакал Иван Есипович Горошков, Онфимьин сын. Онфимья не отступилась, подруга!

Ждали Василья Никифоровича Пенкова, воеводу. Без него, без силы ратной, дела такого не своротить. Пенков медлил, да и давеча вилял. Уж когда Богдан с Онаньичем приступил к нему, согласился — сломился ли!

— Что не идет Никифорыч-от? — сердито спросил кто-то.

— Такое бы дело владыке благословить надоть! — сказал Ревшин.

— Был бы владыка, — отозвался Яков Селезнев, — а то прихвостень московский!

— У себя-то он правит! Неревлян кого поразогнал, кого утеснил. Еремей тогда, говорят, по его слову головы лишился!

— Ой ли?

— Так бают! Теперь Родион и Юрий Репехов не в милость попали.

— Поди не сам, Москва указует!

— То-то и оно, что всем нам Москва указывать стала!

— Плотничане тож не сами надумали.

— От Полинарьиных все, — вмешался Иван Есипов, — я слыхал! Они всему причина, а их Исак Семеныч подговаривает, на великого князя намолиться не может. Смех, в грамоте кажной и то великих князей поминает!

— А на вече он со всема, поперек николи не скажет!

— Лиса двухвостая!

— Захарья Овин воду мутит, вот кто!

— Ну, его не тронешь, не за что взять! Не сам, вишь, зятя подговорил.

— Овин всегда в стороне будет!

— Овина и тронуть трудно, богаче его вряд ли кто есть на той стороны!

— То-то и оно, что не по чести, а по богатству смотрим! — возразил Ревшин, и кое-кто из бояр поморщился.

Марфа угадала, вмешалась, отвела грозу. Не время тут еще старые споры великих бояр с житьими подымать…

Наконец появился Василий Никифоров, бледный, не по весеннему дню.

«Будто вчера с Двины, от разгрома не прочнулся еще, через три-то года!» — подумала Марфа недовольно.

Споры начались жаркие. Собрались свои, верные, все были за одно, и все обговорено, кажись, и все же! Пенков уперся опять — ни в какую!

— Что мы решаем днесь? О чем спорим? О праве Великого Новгорода! А право наше с древних времен живет, еще при Ярославичах сложено! Оттоле и «Правда Русская», и уложения новгородские, и вольности наши! По закону и деять надо!

— Ты ищо о той поре вспомни, Никифорыч, — возразил Богдан, — когда споры «полем», поединком решали, да водой, да железом испытывали! Когда князь за полюдьем наезжал и судил, на ковре сидя! Оттоле начать, дак и великий князь Московской прав окажетце! В те поры за всякой суд одному князю али наместнику его вира шла!

— О первых временах баять нечего! — упрямо продолжал Пенков. — Тогда законы просты были, хранили их старики, решали на миру, по совести! Я скажу о нашем, новгородском суде! Еще когда вече ставилось, и посадник был один, сложены у нас, в Новом Городе, три суда: посадничий суд, в иных делах смесный, с судом князевым, торговый суд тысяцкого и суд владычный. Чего ни владыка, ни тысяцкий, ни посадник решить не замогут — то всегда вече приговаривало. Выше власти нет. Ты скажешь, Богдан, мол, после Шелони на всем одна печать князева стала, и с того городищенские наши посадничьи суды пересуживают и перед городом не отвечивают? Пото и Славкова с Никитиной откачнулись? Пущай! Но ты скажи мне, ответь! Где тот закон и по какому суду записан, что плотничана нонь переступили?

— Оне не то что закон порушили, а от самого закона отреклись! — вскипел Богдан.