Госпожа

Впрочем, то что следователь пожалел Ксению и не возбудил дело против нее, и даже не стал требовать от нее компромата на мужа… все это ни в малейшей степени не помогло Якову. Об его деле уже доложили на верх и там с нетерпением ждали результатов расследования, чтобы присовокупить оное к многочисленным обвинениям в адрес главного правого уклониста – Николая Бухарина. Следователь же с жены переключился на сына, 14 летнего Володю. Теперь его стали таскать на допросы, причем в отличие от матери тех допросов случилось несколько. Ксения видела в каком состоянии сын возвращался с тех допросов. И она уже сама пошла к следователю:

– Лучше меня сажайте, меня мучайте, сына не трогайте! Он ничего не знает и ни в чем не виноват.

И вновь дрогнул следователь при виде такой решимости и готовности самопожертвования. Возможно, он сообразил, что в отношении мужа, она хоть и отказалась давать показания, но и желания вместо него идти в тюрьму не выказывала. После этого визита и Володю оставили в покое, тем более в том не было никакой необходимости – материала для предъявления обвинения Якову было вполне достаточно. Суд над Яковом Буровым состоялся почти одновременно с большим процессом над Бухариным, Рыковым и прочими главными врагами народа, обвиняемыми кроме всего прочего в «правом уклоне». Расстрела Яков избежал, но срок получил от души – 20 лет.

На суде, ни Ксении, и никого из родных не было. Все это время она пыталась с помощью детей бабы Насти вывезти те ценные вещи, что успела перенести в родительский дом до того как его по решению суда реквизировали. Удалось это лишь отчасти, ибо бдительные односельчане на этот раз и по ночам не дремали. Еще до того как Якова осудили Ксения, подхватив детей, тайно бежала с Подшиваловки, чтобы более в неё уже никогда не возвратиться. Она спряталась даже не у родственников, а на никому не известной съемной квартире. И сделала она это очень вовремя, ибо семьи «врагов народа» тоже неминуемо подвергались репрессиям.

Ксении в очередной раз пришлось проявить энергию и находчивость, чтобы спасти себя и детей, избежать судьбы тех, кто жили под клеймом жен и детей врагов народа. Невероятно, но это ей удалось. Правда для этого пришлось потратить немало того золота, что она сумела в тайне от всех до сих пор сохранить. Но, как говорится, здесь уже не до жиру, быть бы живу. Каким образом Ксения это сделала? Она полностью поменяла себе и своим детям документы!… Вроде бы такое невозможно в тоталитарном государстве, где все пропитано духом доносительства. Тем не менее, в такой стране как Россия, хоть императорской, хоть советской, особенно в провинции всегда имел место бардак и самая разнообразная коррупция, и всегда брали взятки. А золотые царские империалы всегда были в большой цене. Таким образом, и Ксения, и дети из Буровых превратились в Бурцевых, изменились и отчества, дети из Яковлевичей стали Федоровичем и Федоровной, а она из Ксении Петровны стала Ксенией Андреевной, и место рождения их стало другим. Все это помогло сбить со следа погоню, но главное теперь можно было более или менее нормально существовать не ощущая тяжелого «наследия прошлого». Конечно, если бы в НКВД взялись всерьез за поиски буквально растворившейся семьи врага народа, они бы все эти «заячьи петли» вычислили, тем более, что Ксения с детьми затерялась не где-нибудь за тридевять земель, а в хорошо ей знакомом Саратове, к тому же хоть и не как прежде но изредка общалась с родственниками. Но почему-то и здесь не стали усердствовать местные НКВДшники. Видно и там далеко не все «рвали подметки», а возможно имело место и скрытая помощь. Ксения как-то слышала от мужа, что у него в Саратове в органах служил какой-то его старый приятель по партизанской деятельности. Видимо в открытую спасти его он не решился, а вот так по мере сил помог чем мог, дав возможность затеряться его семье… А может и тот следователь, которого так впечатлила внешность Ксении, посодействовал возникновению в областных органах мнения типа: главного волка взяли, а семья… да пусть себе живет.

Случилось нечто похожее с величайшим из непризнанных русских поэтов Павлом Васильевым. Не смог его спасти от смерти следователь, но все его написанные в застенках творения с риском для себя собрал, и не в тюремный архив сдал, где бы они были погребены навечно, а сохранил у себя дома. И много лет спустя, когда кончилось лихолетье, все передал потомкам поэта. Везде и всегда были есть и будут люди и нелюди, и среди вроде бы волков, и среди вроде бы невинных овечек, и среди «душителей» свободы, и среди «борцов» за свободу.