Госпожа адмирал (Авиатор 4)

Проснулась ночью, что не ново, даже если не по тревоге или от поползновений движимого страстью любовника. Лежала без сна, сжав зубы, широко раскрыв сухие глаза. Внезапно обессилевшая, растерянная, охваченная чувством тревоги, переходящей в тоску. Стоило бы, наверное, всплакнуть или, лучше, разрыдаться, но не получалось. Раньше, вроде бы, умела. Как все женщины и абсолютное большинство мужчин. Короче, как все нормальные люди. А потом раз - и все. Как отрезало. А жаль. Слезы - хорошее лекарство. С ними уходит боль. Они вымывают даже гнев, не говоря уже о печали и тоске. Однако сейчас слез не было, и Лизе оставалось маяться "в сухую".

На самом деле, полет на штурмовике ничего изменить не смог. Ни в ее ситуации, ни в душевном раздрае. Да и не мог, наверное. Слишком много всего навалилось на Лизу. И, если по совести, то даже козни мужланов из Центрального командования, не являлись в этом смысле главной ее проблемой. Главным, что не странно, являлись "единство и борьба противоположностей". Но диалектика Гегеля, какой бы логически отточенной и гениально афористичной она ни была, не могла разрешить жизненного противоречия, возникшего между мужиковатым, - но не в смысле внешности, разумеется, - адмиралом Браге и женственной до безумия баронессой фон дер Браге. Один был квинтэссенцией мужественности, со всеми ее достоинствами и недостатками. В этом смысле, Лиза была мужчиной даже в большей степени, чем кто-нибудь из тех, кто решил - и не в первый раз, между прочим, - загнобить ее из соображений полового превосходства. Она была тем еще бретером и донжуаном. Дуэлянт, гуляка, истребитель и боевой командир, отлитый, как минимум, из бронзы, если уж не выкованный из оружейной стали. Она и пила, как мужик, и стреляла, и дралась. В общем, "в танго вела она, а не ее", если вы понимаете, конечно, о чем речь.

Зато другая она каким-то невероятным образом превратилась в такую женщину, какой никогда не была ни капитан-лейтенант Браге, ни инженер Берг. Эта, другая женщина, была красива и желанна, даже не смотря на шрамы, испоганившие ее прекрасное тело, и не указывая на ум, от которого, как говорят в Себерии, если не горе, то уж точно беда. Взбалмошная и циничная, непредсказуемая и жадная до удовольствий, склонная к кутежам и роскоши, к разврату и излишествам во всем, чем бы ни решила заняться.

Эти два Я Елизаветы фон дер Браге сосуществовали, переплетаясь, едва ли не до полного слияния, и конфликтуя, едва ли не до полного неприятия, который, житейски говоря, "развод и девичья фамилия". И все это накладывалось на боевой стресс и посттравматический синдром, о котором в это время и в этом мире никто пока еще ничего не знал, на "магию и колдовство", в реальности которых Лиза убедилась на собственном опыте, на любовь и ненависть, испытывать которые она никогда не переставала, и на множество других обстоятельств и условий, в которых жила и служила адмирал фон дер Браге.

Как ни странно, вчерашний полет только усилил боль. Да, разумеется, было здорово! Но, правду сказать, Лизу разбудил страх. Обычный человеческий страх. Оказалось, полет на штурмовике затронул в душе Лизы те пласты, которые, возможно, и трогать не стоило. Но камень упал, и лавина сошла с гор. Открылись кладовые памяти, и Лиза увидела во сне "картины прошлого": полет в пурге, проход над Виндавской зоной ПВО, штурмовики и торпедоносцы стартующие с палубы "Архангельска" на встречу прущей в лоб английской эскадре... Яркие образы, нетривиальные ощущения, от которых даже во сне бросало то в жар, то в холод. Но закончилось-то все тем, чем все всегда и заканчивалось: той самой атакой на польский тримаран, с которой, собственно, и началась для Лизы новая жизнь. В этом мире и в этом теле.

И вот теперь она, командир Браге, лежала без сна, перебирая в памяти цветные камешки - моменты "славы и любви", и думала о том, что траектория ее судьбы в очередной раз сделала крутой поворот. И теперь оставалось только молиться, чтобы вписаться в вираж и чтобы хватило высоты для выхода из пике...

***