Госпожа Алая Лента

– Нет, – дрожащим голосом произнесла Китти, – топором здесь не помочь! Нам нужен христианский крест! Или Библия! Это же сам… сам Дьявол!

Она почти рыдала от страха, и Элис почувствовала, как у нее тоже щиплет глаза и першит в горле. После того, как тетка Дэлла переехала в Грэйдэлс-виллидж, она все кресты повыбрасывала.

И тут ветер унялся. Смерч начал стремительно уменьшаться, пока не превратился в мистера Блума – то есть, нет, в кого-то на него очень похожего, но гораздо более страшного. У того мистера Блума, которого девочки видели из-за спины тетки Дэллы, были рога, взрезывающие серую кожу лба, и хвост, нетерпеливо бьющий по садовой дорожке, и длинные когти на руках… наверное, были и копыта, но мистер Блум оставался в ботинках – по счастью. Элис подумала, что ее сейчас стошнит, и от этой мысли ей стало гораздо меньше страшно.

Тетка Дэлла даже не дернулась.

– Отдай мне девочку! Отдай мне Элис! – Голос у мистера Блума тоже стал иным, скрипучим, наводящим ужас.

Китти затряслась.

– Если бы у нас была Библия… Можно было бы ткнуть ею в него, и дело с концом!

Тетка Дэлла вздохнула и начала спускаться с крыльца. Она подошла к гамаку, в котором забыла книгу днем, взяла ее, бросила мимолетный взгляд на обложку, а потом, размахнувшись сильной, привыкшей к рубке дров, рукой, швырнула томик в Сатану.

Мистер Блум – рогатый мистер Блум – получил книжкой прямо промеж рогов, грязно выругался и исчез в столбе дурно пахнущего дыма. Иного следа от него не осталось. Китти и Элис еще минуту сидели на полу в прихожей, не уверенные, что все закончилось. Но Сатана не вернулся.

– Не думаю, что он к нам еще когда-нибудь сунется, – сказала тетка Дэлла, взглянув на девочек. Затем оставила топор у гамака и подошла к тому месту, где на дорожку шлепнулась книга. Ветер – уже не адский, а совершенно обычный – трепал и переворачивал ее страницы.

Элис первой высунулась на крыльцо. За ней вышла из дома и Китти.

– Так у нас все-таки была дома Библия? Вот здорово!

Тетка Дэлла бережно подняла томик в руки и сдула налипшую на обложку пыль.

– Какая еще Библия, Элис? Всего лишь «Происхождение видов» Чарльза Дарвина.

Отдаю руку, сердце и немецкий велосипед

От Итана пахло морем, солью и ракушками.

Тина стоит на газоне. Бежевые полусапожки, джинсы, курточка, волосы – в хвостик.

Нужно было выгулять Чочо, и Тина вышла из дому.

Мимо проносится фольксваген-жук, и Тина хватает Чочо под брюшко, несется с ним за машиной.

Словно ей захотелось полаять вместо него.

Выдыхается.

Останавливается.

Она – не фольксваген.

Тина трет плинтус. Итан всегда говорил, что он витает в облаках, а вот Тина твердо стоит на земле.

Что толку теперь стоять?

Тина садится на пятки. От ее усилий плинтус отошел от стены.

Тина в полиции.

Тина слушает чушь собачью.

Тина кричит. Бьет ладонями в стекло дежурного.

Другой дежурный обхватывает ее за талию и оттаскивает от окошка.

Ушел к другой.

Ушел тот, кто больше всего не любил выходить из дома.

Ушел тот, кто за пять лет познакомился из женщин с ней одной.

Тина расклеивает объявления с фото Итана, словно это Чочо пропал.

Тина гнется на коврике для йоги. Нужно сохранять гибкость.

За дверью шумит лифт – таким привычным звуком, что екает сердце.

Тина падает через голову, и вместе с Чочо они несутся к двери.

Тина отпирает, распахивает.

Лифт открывается на соседнем этаже.

Чужой человек отпирает чужую дверь и из чужой квартиры доносится чужая музыка.

Тина сидит на унитазе, и юбка встопорщилась, как крылья сердитой птицы.

Тина смотрит на тест, как будто вторая полоска появится от ее взгляда.

Тина запускает тестом в ванную.

Когда она встает, чтобы натянуть стринги, на белое сиденье унитаза падает красная капля.

Тина мажет на ночь кремом первую морщинку поперек лба, похожую на шрам.

Другим кремом немного ниже Тина мажет шрам, похожий на морщинку.

Тина просыпается от ощущения руки Итана на своей груди и видит перед собой его глаза.

И понимает.

Его глаза – на фотографии на прикроватной тумбочке, а его рука существует только во сне.

Тина стоит на балконе. Поворачивается к миру спиной и откидывает голову.

Если она действительно такая тяжелая от мыслей, пусть перетянет ее, скинет вниз.

Но Тина не падает.

То ли потому, что перила слишком высокие.

То ли потому, что голова – тяжелая, но душа – пуста.

Рядом топорщится скелетом велосипед, на который Итан никогда не садился.

Когда ее первый муж ушел к другой, Тина сказала: лучше бы ты умер.

Теперь она думает: Итан умер?

Лучше бы он ушел к другой.

Тина на кухне. Смотрит на то, как на руке красная кровь, красное вино и прозрачно-искристые осколки бокала складываются в красивый узор.

Бокал она разбила случайно, но теперь заворожена облегчением от физической боли.

Тина знает, что скоро намеренно разобьет что-нибудь еще.

А пока Тина пьет из горла.

Тина идет по улице. Бежевые полусапожки, джинсы, курточка, волосы – в хвостик.

По бедру ее бьет сумка-переноска с Чочо внутри.

Тина отдает его Анне.

Тина садится в желтый фольксваген-жук.

Тина закрывает глаза.

Только на пять минут.

От Итана пахнет свежескошенным сеном.