Госпожа Бовари

— Ага! Ничего не поделаешь! Суд признал! Приговор состоялся. Вам препроводили бумагу… Впрочем, все это не я, а Венсар.

— А вы не могли бы…

— О, ровно ничего.

— Но, однако… обсудим это…

Она залепетала что-то бессвязное: ведь она ничего не подозревала… это для нее такая неожиданность…

— Кто же в том виноват? — сказал Лере с насмешливым поклоном. — Пока я здесь работаю как негр, вы себе веселитесь да прохлаждаетесь.

— Прошу вас не читать мне нравоучений.

— Это иногда не мешает, — возразил он.

Она испугалась, стала его умолять и даже положила свою прекрасную руку, белую и длинную, на колено торговца.

— Оставьте меня в покое! Можно подумать, что вы хотите меня соблазнить!

— Вы — подлец! — вскричала она.

— Ого, как вы горячитесь! — проговорил он, смеясь.

— Я всем покажу, кто вы такой. Я скажу моему мужу…

— Ну и я кое-что покажу вашему мужу! — И Лере вынул из несгораемого сундука расписку в получении тысячи восьмисот франков, выданную ею после учета векселей Венсаром. — Неужто вы думаете, что бедный, милый человек не поймет вашего маленького воровства? — сказал он.

Она вся опустилась, словно ее обухом ударили. Он прохаживался от окна к письменному столу и твердил:

— Да, я ему покажу… я ему покажу… — потом подошел к ней и сказал мягким голосом: — Конечно, все это невесело, но ведь от таких историй никто еще не умирал, а между тем это единственный способ получить с вас мои деньги…

— Да где же я их достану? — сказала Эмма, заламывая руки.

— Ба! У кого есть, как у вас, близкие друзья… — И он взглянул на нее так проницательно и так ужасно, что она задрожала с головы до ног.

— Я вам обещаю… я подпишу…

— Довольно с меня ваших подписей…

— Я еще продам…

— Полно вам! — сказал он, пожав плечами. — У вас больше ничего нет. — И крикнул в окошечко, выходившее в лавку: — Анкета, не забудь трех остатков номер четырнадцать!

Служанка вошла: Эмма поняла и спросила, «сколько понадобится денег, чтобы приостановить взыскание».

— Теперь уже поздно!

— Но если я принесу вам несколько тысяч франков, четверть или треть суммы, или почти все?

— Не беспокойтесь, это не поможет.

Он тихонько подталкивал ее к двери на лестницу.

— Умоляю вас, господин Лере, подождите еще несколько дней.

Она рыдала.

— Ну этого еще недоставало: слезы!

— Вы приводите меня в отчаяние!

— Мне до этого нет дела, — сказал он, захлопывая дверь.

Глава VII

Она явила стоическую твердость духа, когда пристав Аран с двумя понятыми явились к ней на другой день для описи движимого имущества.

Начали с кабинета Бовари. Френологическая модель головы, будучи признана «орудием профессии», не была занесена в опись, зато на кухне пересчитали все блюда, горшки, стулья, подсвечники, а в ее спальне — все безделушки на этажерке. Осмотрели ее платье, белье, перерыли уборную; вся жизнь ее, до самых потайных уголков, была выворочена наружу и походила на вскрытый труп, распростертый во всю длину перед глазами этих трех мужчин.

Господин Аран, в плотно обтянутом и наглухо застегнутом черном сюртуке, в белом галстуке и тугих штрипках, время от времени приговаривал:

— С вашего позволения, сударыня, с вашего позволения!.. — или восклицал: — Какая прелесть! Очень милая вещь!

И потом снова принимался писать, обмакивая перо в роговую чернильницу, которую держал в левой руке.

Покончив с квартирой, они поднялись на чердак.

Там стояла конторка, где были спрятаны письма Родольфа. Пришлось отпереть ее.

— Ах, переписка! — сказал господин Аран с улыбкой скромности. — Но позвольте! Я должен убедиться, что в ящике нет ничего другого.

Он осторожно приподнял и наклонил бумаги, словно ожидая, что из них посыплются золотые. Ею овладело негодование при виде этой толстой руки с красными, мягкими, как улитки, пальцами, перебиравшими страницы, над которыми трепетало ее сердце!

Наконец-то они убрались! Фелисите вернулась. Эмма посылала ее сторожить у дома, чтобы как-нибудь задержать приход Бовари; и они живо спровадили на чердак полицейского, обязанного наблюдать за описанным имуществом, взяв с него клятву сидеть там смирно.

Шарль в течение вечера казался ей озабоченным. Эмма следила за ним тревожным взглядом: в морщинах его лица она читала безмолвное осуждение. А когда глаза ее устремлялись на камин, украшенный китайским экраном, на широкие занавески, на кресла, на все эти вещи, помогавшие ей забывать горечь жизни, ее душой овладевало раскаяние или, скорее, бесконечное сожаление, растравлявшее, но отнюдь не уничтожавшее ее страсть. Шарль спокойно пошевеливал уголья, уперев ноги в каминную решетку.

На чердаке сторож, соскучившись, вероятно, в своем заключении, вдруг завозился.

— Наверху кто-то ходит? — сказал Шарль.

— Нет, — ответила она, — это от ветра хлопает рама слухового окна — его забыли припереть.

На другой день, в воскресенье, она поехала в Руан, чтобы обойти всех известных ей по имени банкиров. Но одни были на даче, другие в путешествии. Эмма не унывала; у тех, кого она застала, она просила денег, ссылаясь на крайнюю необходимость и обещая вернуть долг. Иные расхохотались ей в лицо, и все до единого отказали.