Госпожа Бовари

Внизу, в сенях, они встретили пришедших рабочих. Часа два потом Шарль должен был выносить пытку молотка, стучавшего по доскам. Потом ее снесли вниз в дубовом гробу, который вставили затем в два других; но так как свинцовый был слишком просторен, пришлось законопатить промежутки шерстью, вынутой из тюфяка. Наконец, когда все три крышки были пригнаны, заколочены и запаяны, гроб поставили перед растворенными настежь дверями. Дом был открыт, и ионвильцы начали стекаться на вынос тела.

Приехал старик Руо. На площади, завидев над дверьми дома черное сукно, он лишился чувств.

Глава X

Он получил письмо аптекаря полутора сутками позже события; щадя его чувствительность, Гомэ составил извещение так, что нельзя было понять, к чему готовиться.

В первую минуту старик упал, словно пораженный апоплексическим ударом. Потом истолковал письмо в том смысле, что она не умерла, но что это может случиться. Тогда он надел блузу, схватил шляпу, нацепил на башмак шпору и понесся во весь опор; и всю долгую дорогу старик Руо, еле дыша, терзался тоской и страхом. Раз даже ему пришлось слезть с лошади: в глазах у него потемнело, за ним слышались какие-то голоса, ему казалось, что он сходит с ума.

Занялась заря. Он увидел трех черных кур, спавших на ветке, и задрожал от испуга при этом предзнаменовании. Тотчас дал он обет Пресвятой Деве пожертвовать на Церковь три облачения и пройти босиком от кладбища Берто до Вассонвильской часовни.

Он въехал в Маромму, клича людей с постоялого двора, высадил дверь плечом, подскочил к мешку с овсом, вылил в колоду бутылку сладкого сидра и вскочил снова на свою лошадку, которая поскакала во всю прыть.

Он твердил про себя, что Эмму, наверное, вылечат, врачи отыщут средство, это уж несомненно. Он припомнил все чудесные исцеления, о которых слыхал в своей жизни.

Потом дочь представлялась ему мертвой. Лежала перед ним на спине, посреди дороги. Он дергал поводьями, и галлюцинация исчезала.

В Кенкампуа, чтобы как следует подбодриться, он выпил один за другим три стакана кофе.

Потом ему подумалось, не ошиблись ли в письме именем. Стал искать его по карманам, ощупал, но не посмел вынуть.

Он дошел до того, что стал подозревать во всем шутку, чью-нибудь месть, проделку подвыпившего весельчака: ведь если бы она умерла, это было бы всячески известно! Да нет, ничего не случилось! Кругом все по-прежнему: небо голубело, качались деревья, мимо гнали стадо баранов. Показалось местечко: видели, как он въезжал, пригнувшись к шее лошади, которую колотил изо всей мочи: вся подпруга была в крови…

Очнувшись от обморока, он в слезах упал на грудь Бовари:

— Дочка! Эмма! Дитя мое! Объясните мне…

А тот отвечал, рыдая:

— Не знаю, не знаю! Это какое-то проклятие!

Аптекарь разлучил их:

— Бесполезно излагать все ужасные подробности. Потом я все расскажу господину Руо. Вот уже люди сходятся. Побольше достоинства, черт побери! Немножко философии!

Бедняга Шарль хотел казаться твердым и несколько раз повторил:

— Да… побольше мужества!

— Что ж, — сказал старик, — у меня его хватит, гром меня разрази! Провожу ее до могилы.

Звонил колокол. Все было готово. Пора была тронуться в путь.

И, сидя в церкви рядом, они видели, как мимо них беспрестанно взад и вперед ходили трое причетников с протяжным пением. Хрипел и надрывался орган. Бурнизьен, в полном облачении, возглашал тонким голосом, склонялся перед дарохранительницей, воздевал руки вверх, простирал их вперед. Лестибудуа ходил по церкви со своей метелкой; вблизи аналоя, между четырьмя рядами свечей, стоял гроб. Шарля подмывало встать, подойти и потушить эти свечи.

Он старался, однако, вызвать в себе набожное настроение, вознестись надеждой к будущей жизни, где он встретится с нею. Он представлял себе, что она уехала путешествовать, очень далеко и очень давно. Но когда он вспоминал, что она тут, в гробу, что все кончено, что ее сейчас зароют в землю, его охватывала ярость черного отчаяния. Порой ему казалось, что он уже ничего не чувствует; и он наслаждался этим затишьем своей скорби, презирая себя в то же время за свое подлое бессердечие.

Вдруг раздался по плитам сухой и мерный стук окованной железом палки. Он донесся из глубины церкви и смолк в боковом приделе. Человек в грубой коричневой куртке с большим усилием преклонил колени. То был Ипполит, конюх из «Золотого Льва». Он надел свою новую ногу.

Один из причетников обходил церковь, собирая пожертвования, и тяжелые медяки один за другим звякали о серебряное блюдо.

— Скоро ли вы, наконец, отслужите? Ведь это невыносимо! — воскликнул Бовари, сердито бросая ему на блюдо пятифранковую монету.

Церковный служитель поблагодарил его низким поклоном.

Опять пели, становились на колени, вставали, и казалось, этому не будет конца! Ему вспомнилось, что вскоре по приезде сюда они были однажды у обедни и сидели там, направо, у стены. Снова ударил колокол. Шумно задвигали стульями. Носильщики продели три перекладины под гроб, и все стали выходить из церкви.

На пороге аптеки показался Жюстен. Но тотчас же ушел обратно, бледный, едва держась на ногах.