Госпожа Бовари

— А господина Бовари нет дома? — спросил Леон.

— Он уехал. — И повторила: — Он уехал.

Тогда настало молчание. Они взглянули друг на друга; их мысли сливались в одной тоске, их души льнули и прижимались одна к другой в невидимом, трепетном объятии.

— Мне хотелось бы поцеловать Берту, — сказал Леон.

Эмма сошла на несколько ступенек и позвала Фелисите.

Он быстро окинул широким взглядом стены, этажерки, камин, словно желая все проникнуть, все унести с собою.

Но она вернулась, а служанка ввела Берту; малютка тащила за собой на веревочке опрокинутую мельницу.

Леон несколько раз поцеловал девочку в шейку.

— Прощай, бедная крошка! Прощай, маленькая, прощай!

Он отдал ее матери.

— Уведи ее, — сказала та. Они остались одни.

Госпожа Бовари, отвернувшись, прижалась лицом к стеклу; Леон похлопывал себя фуражкой по ноге.

— Будет дождь, — сказала Эмма.

— Я захватил плащ, — отвечал он.

— А!

Она опять отвернулась, прижав подбородок и наклонив вперед лоб. Свет скользил по нему, как по мрамору, до изгиба бровей, и нельзя было угадать, что разглядывает Эмма на горизонте и о чем думает.

— Ну, прощайте! — вздохнул он.

Она резким движением подняла голову:

— Да… уезжайте!

Они подошли друг к другу; он протянул руку, она колебалась.

— По-английски так, — сказала она, подавая ему свою и делая усилие улыбнуться.

Леон почувствовал в своей руке ее руку; ему показалось, что все существо ее заключилось в этой влажной ладони.

Потом он разжал руку; глаза их встретились в последний раз; он ушел.

Под навесом рынка он остановился и спрятался за столб, чтобы в последний раз взглянуть на белый домик с четырьмя зелеными сквозными ставнями. Ему почудилось, что за окном, в комнате, промелькнула тень; но вдруг занавеска как будто сама собой отстегнулась от розетки, несколько мгновений поколыхались ее длинные складки, потом сразу она повисла и стала неподвижной, как стена из алебастра. Леон бросился прочь.

Издалека увидел он по дороге кабриолет своего патрона и подле экипажа — человека в фартуке, державшего лошадь. Гомэ и Гильомен разговаривали между собой. Его ждали.

— Ну, обнимите меня, — сказал аптекарь со слезами на глазах, — вот ваше пальто, добрый друг, не простудитесь! Будьте осторожны! Берегитесь!

— Пора, Леон, надо садиться! — сказал нотариус.

Гомэ наклонился над крылом экипажа и прерывающимся от волнения голосом произнес два печальных слова:

— Счастливый путь!

— Добрый вечер, — ответил Гильомен. — С богом!

Кабриолет тронулся; Гомэ пошел домой. Госпожа Бовари открыла окно в сад и смотрела на облака.

Они скоплялись на западе, над Руаном, и быстро катили свои темные клубы; длинные солнечные лучи вырывались из-за них, как золотые стрелы трофея, висящего в небе, пустом и белом, как фарфор. Вдруг порыв ветра согнул тополя, и дождь зашелестел по зеленой листве. Потом вновь показалось солнце, куры закудахтали, воробьи на мокрых кустах захлопали крыльями; потоки воды, стекая по песку, уносили с собою розовые цветы акаций.

«Как он теперь уже далеко!» — подумала она.

Гомэ, по обыкновению, пришел в половине седьмого, во время обеда.

— Итак, — сказал он, усаживаясь, — сегодня мы проводили нашего юношу в дальнее плавание?

— По-видимому, — ответил лекарь. И, повернувшись на стуле, спросил: — А у вас что нового?

— Ничего особенного. Только жена сегодня немного разволновалась. Вы знаете женщин, их все расстраивает! А мою в особенности! Мы были бы не правы, если бы восставали против этого: нервная организация их гораздо утонченнее нашей.

— Бедный Леон! — сказал Шарль. — Как-то заживет он в Париже?.. Привыкнет ли?

Госпожа Бовари вздохнула.

— Помилуйте! — сказал аптекарь, прищелкнув языком. — А веселые ужины в ресторанах? А маскарады? А шампанское? Всего будет вдосталь, уверяю вас.

— Я не думаю, чтобы он сбился с пути, — возразил Бовари.

— Я тоже! — ответил с живостью Гомэ. — Но ему нельзя будет отставать от товарищей из боязни прослыть иезуитом. А вы не знаете, какую жизнь ведут эти гуляки в Латинском квартале, с актрисами! Впрочем, на студентов в Париже смотрят хорошо. Если они мало-мальски умеют быть приятными в обществе, их тотчас же приглашают в лучшие дома, и даже дамы из Сен-Жерменского предместья влюбляются в них, что дает им впоследствии возможность выгодно жениться.

— Но, — сказал Шарль, — я боюсь за него, как бы он там…

— Вы правы, — подхватил аптекарь, — это оборотная сторона медали! Там человек постоянно должен пощупывать свой карман. Так, например, сидите вы, положим, в общественном саду; является некто хорошо одетый, даже с орденом в петлице, ни дать ни взять дипломат, обращается к вам; вы разговорились; он вкрадывается в ваше доверие, предлагает вам табаку или поднимает вашу шляпу. Вы сближаетесь еще больше; он ведет вас в кафе, приглашает к себе на дачу, навязывает вам, между двумя стаканами вина, новые знакомства, и все это только с целью опустошить ваш кошелек или вовлечь вас в какие-нибудь пагубные предприятия.

— Это верно, — ответил Шарль, — но я думал главным образом о болезнях, например о тифе, который частенько схватывают приезжие студенты.

Эмма вздрогнула.