Госпожа Бовари

Часто меняла она прическу: убирала волосы по-китайски, завивала их в мелкие локоны, заплетала в косы, то делала пробор на боку и напуски вниз, по-мужски.

Вздумала изучать итальянский язык: накупила словарей, грамматик, запас белой бумаги. Принималась за серьезные книги по истории, по философии. Ночью Шарль иногда вскакивал, думая, что его зовут к больному.

— Сейчас иду, — бормотал он.

А это было чирканье спички, которою Эмма собиралась зажечь лампу. Но с ее чтением случилось то же, что и с вышиваньями: едва начатые, они засовывались в шкаф, она хваталась за книгу, бросала ее, переходила к другим.

У нее бывали минуты исступления, когда легко можно было бы подтолкнуть ее на любое безумство. Однажды она поспорила с мужем, что выпьет до половины большой стакан водки; и так как Шарль имел глупость усомниться в этом, то она осушила полстакана до дна.

Между тем, несмотря на свой «легкомысленный» вид (определение ионвильских мещанок), Эмма не казалась веселой, и почти всегда углы ее губ хранили ту неподвижную складку, которою отмечены лица старых дев и неудачников-честолюбцев. Вся была она бледная, белая как полотно; кожа на носу стягивалась к ноздрям, глаза смотрели без выражения. Найдя у себя три седых волоса на висках, она заговорила о старости.

Она часто ощущала слабость и головокружения; однажды стала даже кашлять кровью и, когда Шарль засуетился, заметно встревоженный, сказала:

— Ба, что за важность!

Шарль ушел в кабинет и, облокотясь обеими руками на письменный стол, плакал, сидя в своем кресле под френологическою моделью.

Потом написал матери, прося ее приехать, и у них вдвоем начались долгие совещания о состоянии Эммы.

На чем порешить? Что делать, раз она отказывается от всякого лечения?

— Знаешь ли, что нужно твоей жене? — говорила Бовари-мать. — Ей нужны обязательные занятия, ручной труд! Если бы ей приходилось, как другим, зарабатывать кусок хлеба, у нее не было бы этой хандры; и все это от бредней, которыми она набивает себе голову, да от безделья.

— Но ведь она постоянно занята, — возражал Шарль.

— Занята! Да чем занята? Чтением романов, вредных книг, безбожных сочинений, где высмеивают попов, цитатами из Вольтера. Но все это заводит далеко, мой милый, и человек без религии всегда кончает плохо.

Итак, было решено, что следует удерживать Эмму от чтения романов. Задача, казалось, была не из легких. Предприимчивая дама взялась за нее: проезжая через Руан, она должна была зайти лично в библиотеку и заявить, что Эмма прекращает подписку. Разве она не вправе обратиться к полиции, если бы хозяин библиотеки вздумал упорствовать в своем ремесле отравителя?

Прощание свекрови с невесткою было сухо. За три недели, прожитых вместе, они не обменялись и четырьмя словами, если не считать приветствий при встрече за столом, справок о здоровье и прощаний перед отходом ко сну.

Госпожа Бовари-мать уехала в среду; это был базарный день в Ионвиле.

Площадь с утра была загромождена рядом телег с опущенными задками и поднятыми в воздух оглоблями, тянувшимся вдоль домов от самой церкви до трактира. По другую сторону разместились палатки из холста, где продавались ситцы, одеяла, шерстяные чулки вместе с уздечками для лошадей и пачками голубых лент, концы которых развевались по ветру. Железные и медные изделия были разложены на земле, между пирамидами яиц и кругами сыру, с торчавшими из них липкими соломинками; вблизи сельскохозяйственных орудий кудахтали куры в плоских клетках, просовывая шею сквозь перекладины. Толпа, скучившись в одном месте и не желая с него тронуться, грозила высадить стекла у аптеки. По средам аптека не пустовала: к прилавку протискивались не столько за лекарством, сколько затем, чтобы получить медицинский совет, — так велика была слава Гомэ в окрестных деревнях. Его непоколебимая самоуверенность околдовала крестьян. Они считали его лучшим врачом, чем все доктора.

Эмма сидела, облокотясь, у окна (она часто подсаживалась к нему: окно в провинции заменяет театр и гулянье) и забавлялась видом мужицкой толкотни, как вдруг заметила господина в зеленом бархатном сюртуке. Он надел на руки изящные желтые перчатки, хотя ноги его были обтянуты грубыми деревенскими гетрами, и направился к дому лекаря, а за ним шел крестьянин с видом понурым и задумчивым.

— Нельзя ли видеть барина? — спросил он Жюстена, болтавшего на пороге с Фелисите. И, принимая его за слугу, прибавил: — Доложите доктору, что его желает видеть господин Родольф Буланже, владелец Ла-Гюшетт.

Не из помещичьей гордости прибавил приезжий к своему имени владельческий титул, а чтобы точнее назвать себя. В самом деле, Буланже купил имение Ла-Гюшетт, близ Ионвиля, с замком и двумя фермами, и хозяйничал сам, впрочем не слишком себя обременяя. Он вел жизнь холостяка и, по слухам, имел по крайней мере пятнадцать тысяч годового дохода.

Шарль вышел в гостиную, Буланже представил ему крестьянина, пожелавшего, чтобы ему непременно пустили кровь, так как у него «по всему телу словно мурашки бегают».

— Это меня прочистит, — твердил он в ответ на все уговоры.