"Никто, я сама взяла ее в библиотеке".
"Гм! — усомнилась девушка. — Дьявол так хитер, а аббат Морен…"
Она запнулась.
"Что? Что ты хочешь сказать?"
"Я хочу сказать, что аббат Морен хитрее самого дьявола, вот и все".
"Речь идет не об этом. Так ты останешься со мной сегодня ночью, не так ли?"
"Да".
"Обещаешь?"
"Обещаю".
"Хорошо, теперь мне спокойнее на душе".
Внезапно я вздрогнула.
"Вот как! — сказала Зоя. — Тебе спокойнее, а ты вся дрожишь".
"Зоя, Зоя!" — воскликнула я.
"Что случилось?"
"Он идет сюда".
"Кто?"
"Господин де Монтаньи".
"Где же он?"
"Я его вижу".
"Ты сошла с ума!"
"Он поднимается по лестнице и открывает дверь большой гостиной. Поверь мне, я его вижу".
"Сквозь стены?"
Я схватила Зою за руку и спросила:
"Ты слышишь его шаги?"
"В самом деле, — ответила она, — я слышу какие-то шаги, но откуда ты знаешь, что это он?"
"Сейчас увидишь".
Мы стояли рядом и прислушивались: Зоя — с любопытством, а я — с ужасом.
И тут раздался осторожный стук в дверь. Мы замерли, храня молчание.
"Можно войти?" — спросил тихий голос.
"Ответь "да", ответь "да"!" — прошептала Зоя.
Я едва слышно ответила "да" и упала на диван.
Вошел господин де Монтиньи.
Трудно себе представить более приятное, благородное и честное лицо, чем было у него.
Зоя сделала движение, чтобы отойти от меня, но я держала ее за край платья.
Господин де Монтиньи это заметил.
"Останьтесь, — сказал он девушке. — Мадемуазель Эдмее (улыбаясь, он сделал ударение на слове "мадемуазель") слегка нездоровилось сегодня утром, и я полагаю, что сейчас ей нужна подруга. Когда я стану мужем мадемуазель, я никому не уступлю честь быть рядом с ней. Однако пока я лишь формально называюсь мужем и поэтому просто пришел справиться о здоровье Эдмеи".
"О! Мне уже лучше, гораздо лучше", — живо ответила я, надеясь, что, услышав это, господин де Монтиньи тут же уйдет, но он сказал:
"Нет ничего приятнее, чем услышать такое заверение из ваших уст, мое милое родное дитя. Вы позволите мне немного посидеть возле вас?"
Я тотчас же отпрянула, но господин де Монтиньи, который мог воспринять мое движение как желание освободить ему место и, казалось, так это и воспринял, спокойно сел рядом со мной.
"Что вы тут делали вдвоем, о чем говорили?" — осведомился он.
"Ни о чем", — поспешно ответила я.
"Я вижу книгу. Значит, вы читали?"
И он протянул руку к "Потерянному раю".
"А! Это поэма Мильтона, — продолжал он. — Похоже, мы делаем успехи в поэзии, перейдя от отечественных поэтов к иностранным. Я знал, что вы говорите по-английски, но не думал, что вы настолько сильны в этом языке, чтобы читать поэзию Мильтона".
"Мы не читали, сударь", — сказала я.
"Что же, в таком случае, вы делали?"
"Мы разглядывали гравюры".
Господин де Монтиньи открыл книгу.
"Ах, в самом деле, — сказал он, — здесь иллюстрации Флаксмана. Это редкий случай, когда рисовальщик достоин поэта".
И тут он наткнулся на гравюру, где Сатана бросает вызов Богу (именно в ней я заметила сходство между господином де Монтиньи и князем Тьмы).
"Смотрите, — сказал он, пододвигая ко мне книгу, — насколько верно художник передал свое представление о красоте мятежного ангела. Мы видим на этом челе, в этих глазах и устах — словом, во всех его чертах вызов, дерзость и угрозу, не так ли? Разве не чувствуется, что такого противника можно сразить только громом и молнией?"
Зоя рассмеялась, и господин де Монтиньи посмотрел на нее с удивлением.
В его властном вопросительном взгляде сквозила снисходительность господина к слуге.
"Знаете, сударь, о чем мы говорили как раз перед вашим приходом?" — спросила Зоя.
Я умоляюще сложила руки, но Зоя словно не заметила этого жеста.
"Нет. Ну-ка расскажите, о чем вы говорили? Это же первое, о чем я вас спросил, когда вошел. Я был бы рад услышать, что мадемуазель Эдмея интересовалась мной".
"Нуда, мы говорили, что этот архангел…"
"Зоя!" — настойчиво произнесла я.
"Ах, право, Эдмея, — отвечала Зоя, — раз уж я начала, дайте мне договорить".
Господин де Монтиньи ободряюще кивнул.
"Мы говорили, — продолжала Зоя, — что вы и этот архангел просто одно лицо".
Господин де Монтиньи улыбнулся и сказал:
"Вероятно, если только человек может быть похожим на бога".
"Вы называете Сатану богом?" — вскричала я.
"Он чуть не стал богом", — ответил господин де Монтиньи.
"Ах, сударь, — страстно воскликнула я, — вы уверены, что ваши слова не богохульство?"
"Богохульство — не в словах, а в наших желаниях, милое дитя, — сказал господин де Монтиньи, — если вы считаете, что я похож на Сатану, то это мне крайне льстит".
Я посмотрела на него с ужасом.
"Однако я не могу полностью принять комплимент на свой счет. Руки дьявола украшены когтями, в которых он уносит свои жертвы в ад, а у меня…"
Он снял с левой руки перчатку:
"У меня нет когтей. По крайней мере, они еще не выросли", — добавил он.
Я увидела, что у господина де Монтиньи маленькая, белая, тонкая, почти как у женщины, рука; на ее мизинце сверкал великолепный перстень с бирюзой, какой я еще не видела. Камень, похожий на большую незабудку, подчеркивал белизну руки.
Мой взгляд, устремленный на эту белую аристократическую руку, невольно задержался на перстне.