Госпожа Клио. Заходящее солнце

– И ты пришла спросить, за кого, из тех, кто хочет стать Великим Инкой, сражаться твоему отцу? Твой отец определит, кому стать Сыном Солнца? Не смешно ли?

– Может, ты и прав, жрец. Но я не имею права так думать, иначе совершу грех.

– Нам ли говорить о грехах, если самый первый Инка, по имени Манко Капак, появился в результате обмана.

– Я не хочу тебя слушать! Я закрыла уши ладонями, – пояснила Ранча, – и я знаю, что Манко Капак создан Солнцем. Оно велело ему отправиться в путь, чтоб найти место, где, если стукнуть посохом, посох уйдет глубоко в землю – там и будет плодородная страна Великого Инки! Я знаю, что он долго шел через горы и пустыни, но нигде не мог воткнуть свой посох. Только дойдя до места, где теперь стоит Куско, он коснулся посохом земли и тот ушел внутрь почти наполовину! Я знаю, что тогда Манко вышел к людям, обитавшим в холоде, голоде и нищете. Пораженные великолепием одежд, дарованных Солнцем, люди признали его власть и согласились подчиняться. Он научил их обрабатывать землю, строить дома, ухаживать за скотом и добывать огонь! Я знаю, что потом он…

– Все было не так, – перебил Найплам, – ты меня слушаешь?

– Да… – тихо ответила Ранча.

– Тогда слушай дальше. Мать Манко Капак была умной женщиной. Много лет, пока сын рос, она копила золото и ткала красивые ткани. Когда же он стал юношей, она изготовила богатое одеяние, сделала головной убор из красных перьев и велела спрятаться в пещере неподалеку от места, где сейчас стоит Куско. Настал день праздника, и все курака собрались вместе. Тогда Манко Капак вышел из пещеры в лучах восходящего солнца, прекрасный, как бог. Его и объявили Сыном Солнца. Оттуда и пошел айлью Великого Инки. Вот, как все было.

– Я поверю тебе, – предложила Ранча, немного подумав, – если Ланзон даст верный совет.

– Ты умная девушка, Ранча. Приходи завтра и узнаешь, как поступить твоему отцу.

Через минуту вниз скатился камешек (это говорило о том, что Ранча ушла). Найплам оглянулся на каменную фигуру бога, хотя знал, что спрашивать, пока пуст жертвенный сосуд, не имеет смысла – Ланзон ни о чем не захочет разговаривать.

Найплам протиснулся в щель, отделявшую его от внешнего мира. Прохладный сухой ветер, дующий с гор, шевелил редкие кусты. Рядом стояла маленькая черная викунья.[14] Она не собиралась бежать, а настороженно подняла голову на гордо изогнутой шее; ее круглые глаза с интересом взирали на мир.

Найплам привык убивать лам. Это являлось частью его жизни и не вызывало никаких эмоций, но сегодня он почему-то решил дать ей еще немного побыть в прежнем обличии. Глубоко вдохнул воздух, так разительно отличавшийся от запахов пещеры. Конечно, это не могло заменить коку, но, тем не менее, определенное ощущение легкости возникло.

Чем-то провинившееся перед Ланзоном солнце тщетно пыталось пробить своим светом серые тучи. Они в любой момент могли вылиться дождем, и тогда потоки камней и грязной жижи устремятся вниз, грозя похоронить под собой Чавин. Найплам видел его плоские тростниковые крыши и площадь, разделенную торчащими вертикально костями лам – они определяли место каждого айлью во время праздничных церемоний. К городу вела тропинка, и по ней спускалась стройная фигурка в сером анака.[15] Иссини черные волосы, заплетенные в толстые косы заканчивались чуть выше пояса, а через разрезы в ткани Найплам видел ноги, смело ступавшие по острым камням. Наверное, это и была Ранча.

Проводив ее взглядом, Найплам вернулся к ламе. Та повернула мордочку, словно ожидая, что он скажет, но жрец набросил ей на шею шнурок и потащил внутрь пещеры. Лама упиралась и тогда пришлось, слегка приподняв, втолкнуть ее в узкий проход. Так бывало со всеми ламами – почему-то они всегда умирали менее покорно, чем люди.

Оказавшись в замкнутом пространстве, лама перестала сопротивляться. Найплам обвел ее три раза вокруг статуи и задрав голову, одним движением перерезал горло; бросив нож, подставил сосуд, в который хлынула теплая кровь. Лама несколько раз дернулась и затихла.

Когда кровь сошла, Найплам вынес труп животного наружу. Протащив по земле шагов двадцать, он швырнул его в пропасть. Посмотрев на свои обагренные руки и забрызганную кровью грудь, жрец вернулся в святилище; вновь приник к каменному изваянию, прикрыв глаза. Теперь он мог задавать любые вопросы. Ланзон был Великим Богом, и к нему не требовалось, как к Солнцу, обращаться с молитвами. Он сам понимал, чего от него хотят и сам давал ответы, требовавшие лишь правильного толкования.

Холод, исходивший от камня, вновь охватил тело, заставляя его мелко дрожать, а перед глазами заметались языки пламени. В них угадывались уродливые тени, но Найплам не мог определить, кто из них Уаскар, а кто Атауальпа – знамение говорило лишь о страшной войне, но не давало ответ на вопрос Ранчи.