– Я тебе верю, но человеку, как птице, зверю и рыбе надо чем-то питаться. Даже Великому Инке – Сыну Солнца… я так думаю, иначе, зачем ему приносят столько пищи?.. Хотя мне и не положено об этом думать. И ты тоже человек, поэтому я буду заботиться о тебе.
– Хорошо, если тебе так хочется, – согласился Найплам, видя, что говорят они о совершенно разных вещах.
– Ведь ты человек? – не унималась Ранча, – у тебя, как у всех, есть айлью, да?
– Нет.
– Но так не бывает, – Ранча растерялась, – все люди имеют свой айлью и своего предка. У нас, например, это уаман, а у тебя?
– Я не знаю его. Ребенком я просто бродил по улицам Чавина, и мне предложили отвести черную ламу к святилищу Ланзона. Больше я ничего не знаю.
– Странно… – задумчиво протянула Ранча, не зная, о чем бы еще спросить.
– Давай спать, – Найплам вытянулся на голых камнях и повернулся на бок. Ланзон сегодня не вторгался в его сознание, предоставив возможность для отдыха, но пустота мгновенно заполняется посторонними мыслями, поэтому Найплам подумал:
– Мне холодно, – раздался из темноты голос Ранчи.
Найплам слышал, как она тоже сбросила сырую одежду, расчистила себе ложе, убрав острые камни, и затихла. Но, видимо, сон к ней не шел.
– Я – красивая женщина, – продолжала она, – и у меня было много мужчин. Почему ты не хочешь стать одним из них?
– Ты красивая, – согласился Найплам, – но я не знаю, есть ли у меня желание становиться твоим мужчиной, ведь это не требуется для служения Ланзону.
– Мне не нравится, что ты думаешь, как девушка из «дома избранных женщин». Зачем же нам даны остальные радости, если мы не будем ими пользоваться? Потому я и не захотела уйти в «дом», хотя могла это сделать, являясь дочерью курака.
– У тебя для этого имелся выбор, а у меня нет. Не я выбрал Ланзона, а он, меня.
– Я все равно буду заботиться о тебе…
Камни зашуршали. Видимо, Ранча сменила позу и снова затихла, теперь уже до утра.
Проснулся Женя утром, проспав почти сутки. Он смутно помнил, что снились ему инки, но какими они были и что с ними происходило, память не сохранила. Зато чувствовал он себя вполне нормальным человеком – помыл вчерашнюю посуду; убрал пустую бутылку; позавтракал «фирменной» лапшей из пакета и только успел закурить, как раздался звонок в дверь. Его сознание уже настолько адаптировалось к обстановке, что он усмехнулся:
– Как самочувствие? – осведомилась «рыжая», совсем как врач на утреннем осмотре.
– Могло быть хуже, потому что водку я вчера допил.
– Догадываюсь, – она улыбнулась, – я тут пива тебе принесла.
– Спасибо, – Женя взял холодную банку. Нельзя сказать, чтоб его мучило похмелье, но от пива он никогда не отказывался.
Они уселись на кухне. Женя мелкими глотками вливал в себя горьковатую жидкость, а «рыжая» помешивала кофе в крошечной чашке.
– Знаешь, – «рыжая» вдруг засмеялась, – какой самый дорогой кофе? В Индонезии есть зверек, который поедает кофейные зерна, но переварить их не может. Зато он ароматизирует их своим желудочным соком, а потом, целыми и невредимыми, выводит из организма через задний проход. Это и есть самый дорогой кофе – ароматизированный так, как невозможно добиться химическим путем. Так вот, писатель – это тот же зверек. Он ароматизирует историю, не нарушая ее состояния. Он не имеет права ни во что вмешиваться! Как только писатель пытается стать участником событий, у него, как говорили раньше, появляется «гражданская позиция», и герои тут же делятся на «своих» и «чужих», на плохих и хороших. Они начинают служить идее. Я доступно объясняю?
– Вполне, – Женя подумал, что сказанное напрочь рушит традиционное представление о писателе, как о трибуне, зовущем к неким целям и идеалам.