Пытаться решить, верить или не верить в фантастическое открытие было бессмысленно, потому что вопрос веры никогда не имеет однозначного ответа. Зато Женя ощутил дикую потребность писать; бросился к столу, судорожно ловя уже начавшие тускнеть искры ночных образов, и едва первые строчки легли на бумагу, окружающий мир перестал существовать…
…Найплам услышал глухой рев, который, нарастал, катясь могучей волной и смешиваясь со своим собственным эхом. Он становился настолько оглушительным, что жрец закрыл ладонями уши, но звук легко прорывался сквозь ненадежную преграду, обретая еще тысячи оттенков. Мир вмиг наполнился воем, гиканьем, свистом, рычанием ягуара, собачьим лаем, хрюканьем пекари, воинственными кличами и призывными звуками труб, будто рядом проносилась сумасшедшая охота. Найплам не знал, что Па-ке-ну имеет такую силу. Он смотрел широко раскрытыми глазами, но не видел ничего, кроме всеобъемлющей темноты, скрывшей не только светила, но и самого Крылатого Змея. Лишь тонкие красноватые молнии вспыхивали в разных местах пространства так часто, что глаз не успевал за ними следить. Их отблеск выхватывал какие-то странные, неподдающиеся опознанию фигуры, и тут же потоки воды стирали изображение. Это походило на какую-то дьявольскую игру.
Найплам ощутил чье-то прикосновение и испуганно дернулся в сторону, но лишь ткнулся в острый камень. Холодная рука опустилась на его плечо. Если это была Па-ке-ну, значит, он никогда не выйдет из леса, и ад, устроенный ею, поглотит его навсегда!.. Но к нему прижалось дрожащее тело, которое не могло принадлежать могущественной ведьме.
В очередной вспышке на мгновение возникло мокрое лицо Ранчи. Его знакомые черты стали концом творившегося вокруг безумия – злые боги умчались на неведомых скакунах, и Найплам понял, что каким-то образом оказался в тесной пещере, за стенами которой бушует гроза.
– Я замерзла! – крикнула Ранча в ухо Найплама и еще плотнее прижалась к нему.
Разговаривать было невозможно, и жрец лишь кивнул, молча наблюдая сквозь пелену воды, катящейся с каменного козырька, как молнии, играя и кичась своей мощью, гоняются друг за другом. Всеобщий гул настолько парализовал сознание, что оно отказывалось даже бояться, поэтому, когда водяная занавесь истончала, превратившись в бахрому из капель, а черный цвет стал редеть, наполняясь неуклюжими, неподдающимися описанию фигурами, даже радости не возникло. Все происходило по воле богов, и человеку не дано выражать свое отношение к их деяниям – он волен, принимать их и жить, либо не принимать и умереть.
В просветлевшем небе поплыли рваные клочья туч, будто обрывки накидок великанов, охотившихся здесь ночью. Но это было не самое поразительное, что увидел Найплам – наполненная всеми оттенками зелени, украшенная яркими цветами и удивительными пестрыми обитателями сельва, исчезла. Вокруг снова громоздились горы, озаренные восходящим солнцем, пробившимся сквозь сумрак. Оно отражалось в мокрых скалах, вспыхивая россыпью драгоценных камней; камни, словно плавились под его лучами, образуя легкую дымку, а у самого подножья пещеры бесновался бурный поток, унося ветки и вырванные с корнем деревья. Исчезая из вида меж каменных глыб, поток с шумом обрушивался вниз, а над скалами, указывая дорогу, повисла радуга.
– Все вернулось! – воскликнула Ранча радостно, – я узнаю это место. Вон, за той вершиной откроется Кахамарка!.. Но, честно говоря, я не помню, как мы вернулись сюда.
– Я тоже не помню. Знаю только, что ночью ко мне приходила Па-ке-ну.
– И не забрала тебя? – удивилась Ранча, – от нее ведь еще никто не уходил живым.
– Я ушел, потому что должен увидеть Ланзона и…
– А какая она? – с женским любопытством перебила Ранча.
– Она?.. У нее рыжие волосы, светлая кожа и зеленые глаза.
– Какая уродина! – ужаснулась Ранча.
– Да, – согласился Найплам. Он плохо помнил происходившее ночью – осталось лишь лицо и ощущение чего-то ужасного, ломающего привычный уклад жизни.