Госпожа отеля «Ритц»

Этот вечный металлический лязг каблуков. Постоянный страх, что шаги затихнут перед вашей дверью. Вы ждете этого, вы знаете, что это произойдет, и все же иногда пытаетесь обмануть себя, говоря: «Нет, не сейчас. Может, сегодня они слишком заняты. Может, сегодня придут американцы».

Сегодня они не слишком заняты. Страшное, но уже привычное топ-топ в коридоре, потом тишина. Мучительный щелчок вставляемого ключа, открывающийся замок. И снова топот, руки под мышками – если бы ее плоть не истаяла и на ней могли оставаться синяки, то нежная кожа между предплечьем и грудью была бы черно-синей, – и вот она на ногах, которые больше не слушаются Бланш, поэтому ее тащат по коридору. Она впервые замечает борозды на полу – сколько людей тащат здесь против их воли!

Теперь она в кабинете еще одного безымянного нациста. Точнее, двоих. На этот раз, впервые, к ее голове приставлен пистолет.

– Сдайте ее, госпожа Аузелло. Зачем вы играете в эту игру? Мы можем освободить вас. И вы поедете домой, в «Ритц». Выпьете шампанского, закусите улитками; примете горячую ванну. Что значит для вас эта девушка?

– Я не знаю, еврейка ли Лили, – устало начинает она; сколько раз ей придется повторять это?

– Ладно, ваша взяла.

Она поднимает голову и смотрит на него, боясь поверить, не давая надежде расцвести в груди.

– Что вы имеете в виду?

– Вы победили. Мы забудем про эту Лили, оставим ее в покое.

– То есть вы… я… – как нужно благодарить немца? Бланш не находит слов.

– Да. Лучше мы поедем за вашим мужем. Если вы не сдадите свою подругу, мы арестуем вашего мужа. Уважаемый господин Аузелло, директор «Ритца». Мы найдем, кем его заменить. И найдем, в чем его обвинить. Он ведь уже сидел в тюрьме. Допустим, мы выяснили, что это он оставил свет включенным во время воздушного налета.

– Нет! Вы не можете… Это я оставила свет включенным! Я сделала это!

– Это вы так говорите. Но при этом вы ни слова не сказали о своей подруге. Как мы можем вам верить? Думаю, будет лучше, если мы арестуем вашего мужа. – Он берет телефонную трубку.

В этот миг что-то ломается внутри Бланш; годы страха и притворства откалываются от нее, как огромный айсберг, разрушая все вокруг. Глыбы льда с оглушительным грохотом обрушиваются в воду, поднимая волны. Ее сердце колотится так громко – наверное, сказывается недоедание. И Бланш охватывает страх, что она упадет замертво, прежде чем успеет открыть правду, прежде чем сможет спасти Клода. Она облизывает пересохшие губы, хочет закричать, но сил нет, и она шепчет:

– Это я! Я еврейка! Не Лили. Забудьте о ней. Вам нужен еврей? Так это я! Бланш Рубинштейн. Оставьте их всех, оставьте Клода в покое! – Она плачет без слез; она слишком обезвожена. – Я еврейка… ради Бога, не трогайте Клода! – Бланш падает на колени, умоляя нацистов о пощаде.

Немцы переглядываются, подняв брови. Один из них улыбается, затем второй. И вот, к ее ужасу, они смеются.

– Зачем вы лжете? Вы – мадам Аузелло из «Ритца». Французы не любят евреев; в «Ритце» их терпеть не могут. Вы когда-нибудь видели еврея в «Ритце»? – Он хохочет.

– Но ведь это правда! Клянусь! Моя девичья фамилия – Бланш Рубинштейн, а не Росс. Мой паспорт, – он фальшивый. Я поменяла его. Я не из Кливленда, а из Верхнего Ист-Сайда, с Манхэттена!

Она тоже смеется; это заразительно. Она смеется, потому что это было так просто. Ради Клода она стерла свое прошлое.

Ради Клода она восстановила его.

– Вы все неправильно поняли, – хрипит Бланш. Она поднимает глаза и всматривается в лицо немца, отчаянно пытаясь найти в нем хоть что-то знакомое, понятное – человечность, жалость. Даже ненависть. – Я же еврейка! Я… я Бланш Рубинштейн!

– Вы – Бланш Росс Аузелло, католичка. – Второй офицер захлопывает ее паспорт. – Это просто смешно. Вы пытаетесь выгородить свою еврейскую подружку. Мне это надоело. – Нацист поднимает ее на ноги, прижимает пистолет к виску. Щелчок снимаемого предохранителя эхом отдается в мозгу. И она точно знает, что сейчас умрет.

– Только не трогайте Клода, – шепчет она. Бланш не закрывает глаза. Она не хочет видеть ликование на этих уродливых лицах, но и они не увидят, как она напугана. Бланш этого не допустит.

Ее бьет дрожь. Она пытается сглотнуть, но слюны нет. От Бланш Рубинштейн ничего не осталось.

Как и от Бланш Аузелло.

Потом… пистолет опускается. Снаружи доносится шум: визг тормозов, рокот моторов, топот и крики. Немцы переглядываются; впервые с 1940 года нацисты в замешательстве.

Они уходят, и Бланш ковыляет к окну. Всюду царит хаос: тут и там мелькают серо-зеленые мундиры – это выглядит почти комично. Бумаги порхают по воздуху, как снег; она поднимает глаза и видит, как их выбрасывают из окон. Что-то горит; оранжевые искры похожи на светлячков.

– Американцы! Американцы!

Бланш вцепилась в подоконник. Ей отчаянно хочется поверить в то, что она видит, что она слышит, но она не может. Пока не может.

– Американцы!

Они уже здесь. Париж, слава богу, в безопасности.