Госпожа попаданка (СИ)

— Мои наставники, — сказал Ватис, — много рассказывали о Черном Фениксе. Любой, кто использует этот символ — заклятый враг «Детей Рассвета» и убийство таких как ты — наш священный долг. Когда отец отдал твой нож на алтарь Баала, я сразу понял, что ты не должна покинуть живой этот замок.

— Почему? Что такого страшного в этой птице?

— Это мне не сказали.

— А почему ты привел меня сюда, а не убил прямо в темнице, пока я была скована.

— Это нужно было сделать именно на алтаре Баала.

— Почему?

— Я не знаю.

Лена скрипнула зубами — мертвый не может врать, а значит, Ватис говорит правду. Что же оборвалась еще одна ниточка, способная объяснить происходящее.

— Хотя бы где Вулрех ты знаешь? — спросила она.

— Да, — кивнул Ватис, — отец держит его в клетке, где-то между стенами. Но точно я не знаю

— «Дети Рассвета» умирают, так же как и все остальные люди, однако после смерти их невозможно вызвать из Лимба — по-крайней мере так было с теми, кого я видела в Некрарии. Почему с тобой это получилось?

— Избежать Лимба могут те, кто прошел хотя бы две ступени посвящения, — пояснил мертвец, — я же еще не удостоился вознестись к Истинному Свету.

— Уже и не удостоишься.

Удар «солнечного ножа» был быстр и меток — едва он пронзил грудь Ватиса, как тот осел на пол грудой мертвой плоти. Больше он не мог причинить вреда — Лена хорошо помнила, что клинки Детей Рассвета навсегда отправляли мертвецов в Лимб. Она ухватила мертвеца за ногу и подтащила к окну. Осторожно выглянула — башня здесь примыкала к стене, и внизу виднелись непролазные заросли, окружившие небольшой пруд, поросший розовыми кувшинками. Видимо там Ватис и собирался упокоить Лену. Теперь же он сам отправился туда, с «солнечным» ножом в груди. Лена быстро оглянулась, но, не найдя больше ничего интересного, покинула башню.

Выйдя из часовни и спустившись на пару пролетов, Лена застыла в замешательстве: внезапно она поняла, что не знает, куда идти. Замка она практически не знала: помимо этой лестницы она видела лишь здешние казематы, но туда ей точно не хотелось возвращаться. Мгновение она колебалась, а потом, решившись, открыла первую попавшуюся дверь. Она вывела ее в очередной коридор — на этот раз куда шире и лучше освещенный — и не факелами, чем-то вроде масляных светильников, подвешенных под потолком. Вдоль стен виднелось множество дверей, а между ними красовались фрески и гобелены из разноцветных тканей. Смотреть на здешние изображения было малость приятнее, чем на кровавую мерзость внизу: зеленые лужайки где, под присмотром рогатых сатиров, паслись козы и овцы; обнаженные девушки, сидевшие среди виноградников и кормящие друг друга с рук сочными ягодами; такие же девушки, но уже в обьятьях сатиров и минотавров, в весьма откровенных позах.

Девушка прошла уже почти весь коридор, когда вдруг послышались чьи-то голоса и топот — кто-то поднимался по лестнице прямо навстречу Лене. Времени на раздумья не оставалось — девушка толкнула ближайшую дверь и та неожиданно поддалась. Лена заскочила внутрь и прижалась спиной к двери, выставив перед собой отцовский нож.

Ее ноздри ощутили разливавшийся по комнате аромат благовоний или духов. Оглядевшись, Лена поняла, что оказалась в чем-то вроде девичьего будуара — изящные мраморные колонны по углам, дивной красоты лепка на стенах, гобелены с фривольными сценами, по откровенности даже превосходящие то, что Лена видела в коридоре. Иные картины в мире Лены постеснялась бы отобразить любая уважающая себя порностудия. На изящном столике из красного дерева стояла целая батарея кувшинчиков и флакончиков из разноцветного стекла, тут же лежали черепаховые гребни, заколки, серьги и разные драгоценности. Тут же лежал и опрокинутый золотой кубок, из которого все еще пахло вином. У дальней стены высилось что-то вроде платяного шкафа, из полураскрытой дверцы которого вываливались разнообразные платья, юбки и прочие наряды, с кружевами и золотыми блестками.

Посреди комнаты стояла большая кровать укрытая кружевным балдахином. На этой кровати кто-то лежал — и Лена, уже зная, кого увидит, подошла ближе и осторожно отдернула бархатную портьеру. Ей открылось широкое ложе, где, развалившись в вольготной позе, спала Люсинда. Легкое покрывало, прикрывавшее ее тело, сбилось и дочка барона предстала во всей красе: большие округлые груди, чью красоту не портили даже двойные «рогатые» соски; плоский живот и пышные бедра с треугольником курчавых черных волос между ними. Столь же черные волосы разметались и по мягким подушкам, на которых сладко посапывала баронская дочка.