Госпожа Сарторис

Я могла принять другое решение. У меня была секунда на размышления, мгновение жизни, когда все могло пойти иначе. Достаточно было просто остановиться, замереть, ничего не делать, и этот момент бы миновал. Он бы пересек улицу; ведь он меня даже не заметил, он спокойно ждал сигнала светофора – и это весьма удивительно, ведь шел дождь, и уже почти стемнело, и большинство людей бы оглянулись по сторонам и начали бы переходить дорогу. Но он совершенно спокойно ждал, возможно, задумавшись, а потом беспечно пошел вперед, ведь с чего ему было тревожиться? Он меня не увидел и не узнал, а если бы и узнал, то самое большее поздоровался бы, хотя я и в этом не уверена.

Итак, все шло гладко. Мы быстро подыскали маленький домик с садом; Ирми внесла свои небольшие сбережения, и поскольку мы оба зарабатывали, то могли себе позволить долгосрочные инвестиции. Дом находился на другом конце города, поэтому мне приходилось добираться до фирмы Херманна на машине; Эрнст ходил пешком в филиал сберегательной кассы, где работал с тех пор, как закончил учебу. Мы завтракали втроем по утрам и вместе ужинали; потом мы с Эрнстом уходили снова, или играли в скат, или смотрели телевизор. К нам часто приходили гости, Ирми любила готовить и умела создать уют – зимой мы подавали айнтопфы[1] или тушеное мясо, а летом сидели в саду и делали гриль, слушая радио; мы слушали передачи об играх команд Бундеслиги, я готовила вместе с Ирми джем и постепенно обзавелась огородом. Я никогда не была хорошей хозяйкой и не проявляла интереса к домоводству, поэтому Ирми взяла все на себя, она страстно любила убираться, пробовать новые рецепты и гладить. Рядом с ней я согревалась: это было словно сидеть в машине, пока снаружи холодно и стекло медленно запотевает от дыхания. Только дышала не я сама, а Ирми, сидевшая рядом, и, возможно, еще Эрнст на заднем сиденье. Он расслабился от счастья и стал меньше дурачиться; возможно, ему больше не требовалось всеобщее одобрение, раз он женился на мне, и мы прекрасно друг с другом ладили. Мои родители приезжали три-четыре раза в году; они никогда не спрашивали, как у меня дела, и я все равно не знала бы, что ответить. Я бы прекрасно смотрелась в рекламном буклете универмага: женщина, которая попробовала новый пылесос или примерила шляпку и с довольным видом смотрится в зеркало. Мне немного не хватало чтения, но на него просто не было времени – до тех пор, пока я не забеременела.

С самого начала мне пришлось лежать; периодически возникали кровотечения, и врач очень серьезно сказал, что я должна себя максимально беречь и как можно меньше двигаться. Первая беременность в двадцать восемь – тут без проблем не обойтись. Так что я оставалась дома, лежала в кровати или на диване, пока вокруг суетилась Ирми. Мне часто становилось плохо, и помогала только еда – я попеременно грызла то орешки, то соленые палочки, то шоколад, запивая все это лимонадом, и вскоре так отяжелела, будто должна была вот-вот родить. Эрнст стал еще ласковее; постоянно приносил мне конфеты или цветы и развлекал историями из сберегательной кассы. «Я – врач для денег, – говорил он порой, – я знаю о людях больше, чем терапевт, знаю их желания и неудачи, знаю их планы на жизнь и даже на смерть, потому что мы распоряжаемся и наследственными делами, депозитными свидетельствами, которые предназначены внукам или дочерям в обход зятьев». Конечно, Эрнст работал лишь с мелкими сошками – люди с деньгами не ходили в сберегательную кассу, а если и ходили, то точно не в Л., где типовой домик с садом, такой, как мы купили в рассрочку, был пределом мечтаний. Эрнст хотел девочку, и это меня слегка удивляло; я думала, все мужчины мечтают о сыне. «Мне везет на женщин», – сказал он тогда и весело взглянул на нас с Ирми. И действительно – его желание исполнилось.