Госпожа Сарторис

Так и получилось. Я оставила машину далеко, на прилегающей улице, потому что парковка была переполнена, и пошла пешком по раскаленной от жары дороге. Бывший крестьянский двор прекрасно отреставрировали: побелили стены, покрасили в темный цвет каркас, поставили у ворот старый насос, установили во внутреннем дворе фонтан, вокруг которого собрались люди. На маленькой сцене собрались несколько мужчин в дорогих костюмах и стройная женщина в темной одежде, а возле потрескивающего микрофона стоял Михаэль. «Успех наших структурных реформ, – говорил он, – демонстрирует это здание – не просто краеведческий музей под открытым небом, но будущее место встреч здешней общины, место, где наглядно и понятно демонстрируются самобытность нашего общества, история этой страны и социальное развитие Н. и его окрестностей. Удивительно, – говорил он, – что в нынешние времена повсеместного рационализма удалось соорудить подобное место, которое не только является живым воплощением истории нашей страны, но и воссоздает условия жизни прошедшей эпохи, чтобы можно было ярче представить тяжелый труд людей того времени». Примерно в этот момент в разговор вступили несколько коров и осел, которые паслись на соседнем поле, что вызвало смешки и аплодисменты – очевидно, некоторые гости уже напились, – а он сделал шаг назад и переговорил о чем-то с другими организаторами, стоявшими на импровизированной сцене. Наконец он снова взял микрофон и повел речь о механизации сельского хозяйства, интенсивном использовании природы и о снижении качества жизни, которое возникает из-за механизации и стандартизации в этой области. «Несмотря на очевидные преимущества, – сказал он, – разделение труда все же является палкой о двух концах, потому что семейное хозяйство, пусть экономически невыгодное, но сохраняющее традиционный уклад, утрачено почти полностью…» В этот момент он заметил меня; я стояла сзади, в стороне от толпы, но мое платье трепетало на ветру, и я смотрела прямо ему в глаза, потому что хотела знать, обрадуется ли он. Он на секунду запнулся – хотя, возможно, его просто сбила фраза о семейном хозяйстве, – но потом снова взял в себя в руки и заговорил о старых способах производства, наглядно представленных в музее, о фонтане и внутреннем устройстве комнат, полностью воспроизводящем уклад жизни большой крестьянской семьи начала XIX века, от деревянной колыбели до бог знает чего еще, но уж точно не могилы. Наконец он поблагодарил людей, которые занимались проектом, перечислил какие-то институты и даже упомянул сберегательную кассу Эрнста, а потом директор музея назидательным тоном завела рассказ об общественном строе конца XVIII века, об участи женщин и детей и о мертворождении, и в заключение заговорил мэр Н., толстый мужчина с бородой, но его речи я не запомнила. Потому что все время наблюдала за Михаэлем, который стоял рядом с директором музея и что-то шептал ей на ухо, а она слушала с напряженным, иногда даже глуповатым видом; один раз она тихо хихикнула, но в конце оба зааплодировали мэру. Осел снова закричал. Я вернулась к машине и взяла сумочку; закурила и направилась к пастбищу. У меня всегда припасены пакетики с сахаром из отелей, и я с удовольствием угощаю им животных, а здесь, несмотря на обилие семей с детьми, я, похоже, единственная вооружилась запасом продовольствия. Осел сразу подбежал ко мне. Я потихоньку выдавала ему сахар и старалась растянуть удовольствие, сомневаясь, что Михаэль одобряет мое появление в этом месте. Животные успокаивали – особенно корова с огромными глазами, которая равнодушно на меня уставилась. Мне ужасно захотелось снова стать семнадцатилетней, чтобы оказаться ровесницей Даниэлы или чуть старше, в этой сцене было бы столько невинной грации, ведь все охотно верят, что юную девушку привлекают животные; для взрослой женщины это немного нелепо, ей не пристало стоять в шелковом платье возле пастбища и покупать симпатию с помощью сахара. Я отдала оставшийся сахар маленькому мальчику, который стоял рядом, еще раз напудрила нос и огляделась; я понятия не имела, где мог быть Михаэль. Я прошла мимо здания, которое называлось «большой сарай» – он был абсолютно пуст, не считая разных колясок и экипажей, – и заметила на стене «большого молочного хозяйства» картонную табличку: стрелка указывала на зал заседаний. Я направилась туда, увидела накрытые столы и человек тридцать гостей, стоявших вокруг с бокалами в руках. Михаэль разговаривал с директором музея и двумя пожилыми мужчинами; он заметил краем глаза мое появление и сразу отвел взгляд, я же взяла бокал вина и принялась рассматривать стены со стендами, повествующими о старых методах удобрения, ячменном супе и салате из щавеля. Я узнала, что в те времена все семейство нередко спало в одной кровати, а челядь – на скамьях у печки и что в большом зале стоял буковый стол с углублением в середине, из которого хозяева ели по вечерам суп вместе с работниками и служанками. Вдруг ко мне подошел Михаэль и спросил, зачем я пришла, а я растерялась и лишь холодно ответила, что вполне могу сходить на выставку, даже если по случайному совпадению ее открывает он. «Потрясающе выглядишь, – сказал он тихо, пока мы стояли возле стенда, посвященного сбору пшеницы и дистилляции спирта, и тогда я тихо прикоснулась к его руке и прошептала: «Через десять минут в большом сарае», – а потом перешла к следующему плакату и стала читать про рожь, ее выращивание и обработку, пищевую ценность и вредителей, а потом к следующему, где изучила нюансы производства сыра. Я не оборачивалась, пока читала; я слышала, как он шутит с директором музея, и твердила себе, что он – мой мужчина, даже если никто, кроме меня, этого не знает.