Госпожа сочинитель (СИ)

С запада надвигалась гроза. Небо зловеще потемнело. Молния сверкала в тяжелых низких тучах, ей вторил рокочущий гром. Воздух сделался тяжелым и спертым, наполнившись наэлектризованной влагой. Далекий огонек поезда пронзил зыбкое пространство ночи. Взметнув облако пара, состав остановился у безлюдной платформы, и лишь Даниэль собрался порвать со своим сном, как сон вновь увлек его.

– Элинт!..

Сначала был голос, затем из темноты вынырнула мрачная фигура всадника.

– Хорошо, что вы еще не уехали, – как-то вкрадчиво начал Роберт, а это был он. Его грубое лицо еще хранило следы недавней попойки, но озабоченность и спешка выветрили из фермера хмель. – Случилось несчастье…

– Эйприл? – сказал Даниэль первое, что пришло в голову.

– При чем тут Эйприл?! Ваша жена! Или вы забыли, что женаты?!

Остановка на станции была пятиминутной. Вскоре вагоны пронеслись мимо, мелькнув вереницей озаренных окон. Стало темно. В эти мгновения Даниэль с тоской думал о поезде, должном умчать его прочь. Он плохо понимал, что ему говорит Роберт, почему он, Даниэль, не сел в поезд, а остался стоять на узкой платформе.

– Ваши вещи? – отрывисто спросил фермер после недолгого молчания.

– У меня нет вещей.

– Вот и отлично. Забирайтесь! – Он похлопал по крупу лошади.

Потрясение Даниэля было столь велико, что некоторое время он просто лепетал в ответ что-то бессвязное.

– Ваши дела подождут! Сегодня вы уже никуда не уедете, – на правах сильнейшего перебил Роберт и, без лишних церемоний обхватив молодого человека за талию, перекинул его через седло.

От скачки вниз головой у Даниэля заложило уши. Перед глазами бешено подпрыгивала узкая полоска дороги, пространство кружилось и плясало, ударяя по спине холодными каплями дождя. Даниэль понимал унизительность своего положения, однако ухитрился выгнуть шею, чтобы потребовать у мучителя объяснений.

– Не время чесать языком! – хмуро откликнулся Роберт. – Ваша женушка наделала шума. Ее дела совсем плохи.

– П-плохи? – переспросил юноша, подпрыгивая на кочках. – Что с-с-случилось?

Больше фермер не сказал ничего. Он выглядел как никогда уставшим, поэтому его былая небрежность превратилась в открытую грубость. Даниэль уже не смел ни на что надеяться. Тяжелое предчувствие впивалось в мысли, отравляя их, словно яд.

Дальше всё было как во сне. Смутно Элинт чувствовал, что его несут, зажав под мышкой, будто тряпичную куклу. Боясь потерять сознание и тем самым еще больше опозориться, молодой человек усиленно таращил глаза, но они медленно заплывали туманом.

Впереди замаячили отворенные двери, из которых струился дымящийся пылью свет. Среди небогатой обстановки комнаты строго выделялся стол, за которым томились ожиданием две женщины. Нет, среди них не оказалось Эклы. Это были мать и дочь.

– Мальчишка совсем дохлый, – откуда-то эхом прозвучал голос Роберта. Казалось, фермер говорит из глубокой ямы. Но нет, он наоборот был сверху – Даниэль различил над собой его глыбообразную фигуру.

– Может, тебе не стоило возвращать его? – Анна опасливо склонилась над гостем, который полулежал в кресле без признаков ясного сознания.

– Да не знаю я! Чем может быть полезен этот слизняк?!

– Нет-нет. Ты правильно не дал ему сесть в поезд. Такое горе! Страшно сказать. Что мы будем со всем этим делать?

Фермер ответил жене потоком грязной брани. Реплики – взволнованные, гневные, преисполненные страха, – уносились под потолок и оседали в мыслях спутанным бредом. Даниэль ощущал это каждой клеточкой своего существа.

– Экла! – позвал он, оглядываясь в надежде найти ее где-то рядом. – Я не должен был оставлять тебя…

– Что теперь! – зло выкрикнул Роберт. – Вы оба словно малые дети! Глупо, глупо, трижды глупо!

И, сплюнув под ноги, он с ожесточением утерся рукавом.

* * *

– Глупо, – повторил Пэмбертон.

Его рассказ был предельно ясен, между тем это не мешало Элинту верить в него с трудом. Случилось несчастье, к которому юноша не имел никакого отношения, успей он сесть в поезд до того, как был окрикнут Робертом. На этом месте заканчивался «невинный» обман: игра начала диктовать иные условия. Даниэль зажмурился, но сознание не прояснилось. Окружившие его люди были спокойны тем мрачным спокойствием, когда уже ничего нельзя исправить.