Госпожа сочинитель (СИ)

«А не заморыша», – молча добавил фермер, взглянув на Даниэля с тенью неприязни.

– Что поделать, она совсем еще дитя… – Даниэль почувствовал, как жилистая рука Анны, чуть дрожа, пожала его руку. – Крепитесь. Будем надеяться, что всё обойдется… Теперь вы должны быть рядом с ней.

«Должен», – при произнесении этого слова в нем что-то содрогнулось. Само звучание даровало уму, живущему – как и мышление всякого мечтателя, – пищей безотчетных образов, осознание тупика, из которого хотелось освободиться. В конце концов, Даниэль был человеком, его не обходило стороной ничто людское. И в тот миг, когда он оказался втянут в коловорот, увлекающий прочь от правды, его жаждущей откровения душой завладел страх – страх осквернения глупой выдумкой. Даниэль хотел всё рассказать, объяснить, освободиться – пусть даже потом ему придется пройти через усмешки, обиду… Но рядом была Анна – единственное существо, относящееся к нему с теплом, и он, испытывая потребность что-то говорить, адресовал ей поток своих хаотичных мыслей:

– Захочет ли она меня видеть? И что так сильно хотела мне сказать?

Даниэль доверился ей так, как доверяются матери, лишь иногда вспоминая о том, что Анна – ровесница Эклы. Но Экла была совсем другой. Она не имела возраста, будучи отмечена улыбкой вечной юности.

– Вы поссорились, но теперь пора забыть о ссоре, – мягко сказала Анна. Они стояли на крыльце, пока Роберт возился во дворе, впрягая лошадь в повозку. Иногда он проходил мимо, бросал косые взгляды и красноречиво сопел.

– Я уверена, – продолжала Анна, – Экла спешила сказать вам, что простила, что более не сердится на вас. И потом… разве может женщина долго обижаться на горячо любимого мужа? Вы просто молоды, в вас еще живут подозрения, которые на деле совсем не нужны.

Он рассеяно внимал ее словам, но они не приносили ему успокоения. Разве можно было назвать сцену, произошедшую между ними накануне, семейной ссорой? Действительно ли было в ней место обиде, грубому слову, оскорблению, за которые после можно было прощать?

Нет. Они разочаровались друг в друге – и только. Они оба смутно ожидали от будущего чего-то иного, понятного каждому из них в отдельности, чего не получили. Они просто утратили друг для друга сказочно-волнующий ореол; слова и доводы были излишни.

Даниэль вздохнул, собираясь с духом.

– А что, если я ей не…

Он подавлено умолк, увидя в глазах собеседницы живейшее внимание, вызванное заботой и сопереживанием.

– Что «не»? – спросила Анна.

– Не…- Он пожал плечами; кровь прилила к его щекам; глаза нервно заблестели. – Не… нравлюсь?

– Не нравитесь? – Анна часто заморгала, после чего принялась горячо убеждать в обратном. Но теперь-то Даниэль точно не слушал ее. Он понял, что должен как можно скорее освободиться от лжи.

14

Доктор Сормс констатировал сотрясение мозга. Больную тошнило, полночи она тщетно боролась с беспамятством. Под утро ей немного полегчало, боль утихла, позволив несчастной отдохнуть. Ненадолго придя в сознание, она снова погрузилась в сон, который на сей раз был тих и покоен.

Хоть доктор Сормс и отличался завидным присутствием духа, вид Эклы заставил его содрогнуться от жалости. Еще несколько часов назад он самолично кружил ее в танце под хлопки и гиканье односельчан на ярко озаренной площадке, и вот уже сейчас эта самая женщина едва могла говорить. Упав с лошади, она сильно расшиблась о камни, которыми была вымощена дорога; ее голова была разбита в кровь. Опытный глаз специалиста отметил на редкость крепкое здоровье пациентки: там, где другая изнеженная дама испустила бы дух, эта отчаянно боролась за свое спасение. Жажда жизни прочно укоренилась в ее существе, и Экла, без сомненья, должна была скоро поправиться, однако, говоря откровенно, от нежелательных последствий ее уберегла лишь воля случая.

Пострадавшую никак нельзя было тревожить. Она нуждалась в покое, поэтому Сормс решил оставить ее в своем доме, так как жил один, имея множество пустующих комнат, в которых размещали пациентов, если больница оказывалась переполнена. Старый холостяк, доктор Сормс пользовался в деревне большим авторитетом. Живущий степенно и чинно, по мере сил просвещающий местное население, умеющий внушительно рассуждать с лицом философа, он виделся людям загадочным и благородным. Дожив до преклонных лет, этот человек сохранил подвижность; его открытый характер и чуткая душа притягивали тех, кто нуждались в поддержке. Люди шли к Сормсу за помощью или советом, и должный отклик не заставлял себя долго ждать. Высокий, с проступающей сединой в густых волосах, Сормс обладал правильными чертами лица – в них было что-то от аристократа, а именно строгость, за коей скрывалось доброе сердце.