Госпожа сочинитель (СИ)

А Даниэль уже забыл свои честолюбивые планы. Аромат духов, атласный лоск кожи, пламя исступленных поцелуев – помутили разум. Он смутно понимал, что говорит совсем не то, что должен был говорить ради людей, которые нуждались в этой женщине больше него.

– Я хочу, чтобы ты была со мной… чтобы ты всегда была со мной…

Экла довольно улыбнулась, удостоверившись во власти своих чар.

– За нами подглядывают, – сказала она. – После у нас будет много времени побыть наедине.

На прощанье она крепко прижала его к себе, и от ее проницательного взгляда не утаился землистый оттенок его лица, темные круги под глазами и проступившая щетина над верхней губой.

– Что сделали с тобой сердечные муки! – весело заметила госпожа Олсен. – Ничего. Скоро мы будем вспоминать это как страшный сон. Если всё получится, то…

– Муж любит тебя. Он не позволит…- в забвении прошептал Даниэль, но Экла перебила его с мстительным выражением лица, какое появлялось у нее всегда, если она говорила о муже:

– Мне всё равно. Пусть подавится своей любовью. Наш брак был недоразумением, и я никогда не прощу Олсену тех слов. Никогда!

У двери она послала любовнику воздушный поцелуй, а затем скрылась. Припав к пыльному окну, Даниэль еще несколько мгновений мог наблюдать ее стройную фигуру, быстрой походкой пересекающую двор в направлении автомобиля.

– Она что-то задумала…- пробормотал он, не заметив близости одного из обитателей приюта.

– Ты нравишься этой дамочке только потому, что безропотно потакаешь всем ее прихотям. С тобой ей проще витать в облаках. – Корж неодобрительно покачал косматой головой. – Но ведь она «всё устроит»! Поглядим, что задумала твоя госпожа сочинитель…

23

Даниэль больше не ощущал за собой власти и значимости. Он был лишь промежуточным звеном в цепи, он оказался в руках сильнейших – в руках хозяев этой жизни. А маленький человечек так и остался маленьким человечком. День за днем, час за часом покорный раб ждал вестей от своей госпожи. Она редко приходила в Приют; ее письма были преисполнены злости на мужа и ослепительной жажды свободы. Что-то пошло не так, но влюбленная не сдавалась.

В одно из свиданий, когда Экла выглядела особенно усталой – упреки Олсена и слезы дочери совершенно измучили ее, – она дала Даниэлю денег, и он под скабрезные ухмылки теперь уже бывших сожителей перебрался в чистый номер гостиницы.

Даниэлю казалось, что в последнее время отношение бродяг к нему изменилось. С небрежно-приятельской ноты они опустились до откровенной вражды. Конечно, борец за любовь заслуживал больше симпатии, нежели апатично бездействующий тюфяк, готовый существовать на подаяние женщины. А Даниэль стал именно таким! Он пребывал в том состоянии, когда не знаешь, что делать и откуда ждать помощи. Кроме того, старая травма вновь напомнила о себе – юноша больше лежал, с тревогой вслушиваясь в отдаленные звуки гостиничной суеты.

Не иначе отчуждение бродяг вызвано завистью! Наблюдая, как их собрат обнимает богатейшую из женщин страны, как принимает дары из ее унизанных кольцами рук, как, не ударив и пальцем о палец, в будущем грозит стать изнеженным баловнем счастья, – нищие кипели от гнева. А он, без того терзаясь муками совести при мысли о муже и дочери Эклы, остро чувствовал себя виноватым.

В их короткие, но жаркие встречи Экла слезно умоляла его еще потерпеть; Даниэль же начинал вести себя словно избалованное дитя: сыпал упреками, кипел преувеличенно возросшим гневом и был уверен, что его поведение будет принято как должное и безропотно прощено.

Экла ничуть не сердилась. В ответ на его яростные выпады она сидела, стыдливо потупив взор. В глубине души Даниэль знал, что его упреки несправедливы, но, памятуя о своем положении в доме Джоанны, в отместку за все когда-либо понесенные унижения, отыгрывал упущенное. Эта несчастная женщина, сполна поплатившаяся за свою беспечность, нежно его любила, и он слишком хорошо это понимал. Он хотел казаться могущественным самому себе, но не представлял, насколько каждая попытка выказать силу делает его слабее…

Даниэль не трудился объяснить себе причин своей ярости. В страхе оказаться неправым он хотел остановиться, но не мог.

– Ты трусиха! – как-то крикнул он ей, скривившись от омерзения к самому себе, которое лишь добавило ему гнева. – Ты только и можешь клясться да болтать всякую амурную чушь, но никогда не сделаешь решительного шага! Или ты хочешь, чтобы я до скончания века ходил у тебя в любовниках? Чтобы мы встречались в гостинице под покровом темноты?

Она сидела в постели, натягивая на себя простыню, и как будто пыталась защититься от его тирады. Ее расширенные глаза, кажущиеся теперь совершенно прозрачными, были полны немого страдания.

– Ты можешь увиливать от ответа, кормить меня своей ложью, но никогда – никогда, слышишь? – не сделаешь ничего ради нашей любви! До скончания века ты будешь бояться своего грозного мужа, выпрашивая у него милость!