— Отправишь гонцов во все концы, — продолжал окольничий, обращаясь к дьяку. — А с Лобного места пусть зачитают воззвание государя, что собирается дружина. Каждый холоп, поступивший на службу и ставший воинником, будет иметь жалованье,[40]
дворяне получат оклад,[41] вор же, вошедший в дружину, будет прощен. А теперь ступай! Эй, кто там! — крикнул он стрельцу, стоявшему у порога. — Зови!И в сенях раздался зычный молодой голос:
— Бердыш-то убери! Живот пропорешь! Не слышишь разве, что окольничий зовет.
Сборы были недолгие, и уже ближе к весне, по рыхлому снегу, Иван Васильевич повел рать на Казань. А снегу в ту зиму выпало особенно много; рать продвигалась медленно, шаг за шагом.
Вот и Васильсурск — рубеж государства русского. И тут начала роптать посошная рать.[42]
— Не пойдем далее! В Москву! Назад!
К лапотникам присоединились и другие полки.
Ближние люди государя — Алексей Адашев да Выродков — советовали:
— Вышел бы ты к народу, Иван Васильевич. Поговорил бы, попросил… Только тебя они и послушают. Воеводы уже и не орут. Все глотки охрипли.
Вместе со всеми мерз и великий князь. Он грел над ярко-красным пламенем костра руки. Тихо потрескивали брошенные в огонь сучья. Государь помнил недавний бунт и позорное бегство в Александровскую слободу. Но там были митрополит, бояре, толстые стены монастыря. А здесь только стрелецкий полк отделял его от черных людей, которые могут взорваться, подобно пороху.
Иван Васильевич, одетый по-походному, в броню, вышел к бунтующему люду.
— Православные, во спасение веры образумьтесь! Это я вам говорю, ваш царь! Разве мы не по великому делу идем?! Разве не мы спрашивали на то благословения у митрополита Московского? Так потерпите же малость самую! До Казани недолго! Стоит ли возвращаться обратно, когда пройдено столько верст?
Дружина встретила слова государя молчанием, но, как и прежде, пошла вперед, ведомая «лучшими людьми».
Вся надежда на Сулеймана
Кулшериф проводил долгие часы, беседуя с Аллахом, — просил смилостивиться над судьбой ханства, а на престол дать Булюк-Гирея. Пока безуспешно — из Крыма уже долго не было вестей, и это являлось плохим знаком.
Но наконец-то прибыл гонец. Кулшериф сжимал в руках письмо и уже предчувствовал недоброе. Он терпеливо развязал послание и стал читать. Хаджи Якуб, давний приятель Кулшерифа, сообщал, что Булюк-Гирей заточен в Инкерманскую крепость. Сам же Сагиб-Гирей отправил письмо Сулейману Великолепному, чтобы вызвать из Стамбула своего родича Девлет-Гирея. «Он боится за крымский престол и, скорее всего, хочет расправиться с племянником», — заключал хаджи Якуб.
«Значит, все-таки Сююн-Бике! — не сумел сдержать стон Кулшериф. — Аллах не захотел услышать мои молитвы. А Сагиб-Гирей хитер! Решил сразу избавиться от двух племянников. На кого же он хочет оставить потом ханство? Уж не на своих ли многочисленных дочерей? Ведь ни одна из жен так и не смогла родить ему сына!»
Сеид достал бумагу, заточил палочку для письма и стал сочинять послание Сулейману Великолепному. «О великий султан, законодатель и правитель больших и малых народов! Пишет тебе, наследнику пророка Мухаммеда, казанский сеид. От верных людей своих и истинных правоверных я узнал, что Сагиб-Гирей умыслил против тебя зло, недостойными словами называет величайшего из величайших. А твоего любимца Девлет-Гирея, которого ты держишь вместо сына, умыслил убить. Накажи Сагиб-Гирея своей властью. Ибо нет на земле господина более великого, чем ты, а над тобой есть только Аллах. Сам же ты — деяние и слава Всевышнего».
Затем сеид вызвал во дворец своего друга Мухаммеда Ризу и, вручив ему письмо, наказал:
— Обязательно доставь его к султану. В твоих руках судьба всего ханства. — Потом, обняв посланца за плечи, попросил Всевышнего: — Аллах, сделай так, чтобы мы в мире этом встретились не в последний раз.
Не спали в ту ночь в ханском дворце. В покоях Сююн-Бике до самого рассвета горели свечи. Ханум было известно, что Булюк-Гирей посажен в крепость. Неужели сбывается воля Сафа-Гирея? Но как же Кулшериф? Наверняка он тоже не бездействует. Сеид сделает все, чтобы казанский престол достался Булюку. «Надо просить помощи у султана Сулеймана!» Эта мысль пришла к ней неожиданно. Поначалу она даже испугалась своей дерзости. «Разве великий султан может прислушаться к словам женщины?» Но что-то подсказывало бике, что поступить она должна именно так.