Гость

НЕЗНАКОМЕЦ (подходит к нему вплотную). Странное дело, дорогой мой ФРЕЙД, с чего это ты вдруг жаждешь веры и знать не желаешь никаких сомнений… (Неожиданно.) Сколько тебе было лет, когда он умер?

ФРЕЙД. Кто?

НЕЗНАКОМЕЦ. Твой отец?

ФРЕЙД. Сорок лет.

НЕЗНАКОМЕЦ. Не прикидывайся, что не понимаешь: сколько тебе бы-ло лет, когда он умер в твоей голове?

ФРЕЙД (неохотно). Это было так давно…

НЕЗНАКОМЕЦ. Тебе было лет тринадцать, да, ты прожил целых тринадцать земных лет, когда вдруг понял, что отец может ошибаться, мало того, упорствовать в своих ошибках, а то, что ты принимал за силу правоты, на самом деле косность невежества. Ты обнаружил в нем слабые стороны, увидел, что он бывает робким, нерешительным, боится соседей и жены… Тебе стало ясно, что отцовские принципы — не законы мироздания, вечные и непреложные, как солнце на небе, а просто его частные мнения, привычные, как старые тапочки, просто затверженные фразы, которые он без конца повторяет, как будто это делает их вернее и убедительнее. До тебя дошло, что он стареет, руки его становятся дряблыми, кожа тускнеет, спина горбится, рассудок слабеет. Словом, в один прекрасный день ты понял, что твой отец — обыкновенный человек.

ФРЕЙД. В тот день во мне заговорил взрослый.

НЕЗНАКОМЕЦ. Ты думаешь? Нет, Фрейд, в тот день в тебе заговорило малое дитя и ты кинулся к Богу. Обманутая любовь искала утешения в вере. Ты пожелал заменить смертного отца бессмертным, сверхъестественным, которого поместил на небо.

ФРЕЙД. Но…

НЕЗНАКОМЕЦ. Не спорь, об этом написано во всех твоих книгах. Поскольку земной отец для тебя умер, ты перенес его на небеса. Таково, по-твоему, происхождение идеи Бога: человек создает Бога, потому что очень хочет в него верить. Бог есть человеческий вымысел. Удовлетворение некой потребности. (Говорит все громче.) Выходит, я — иллюзорное утешение?! (Кричит.) Так?

ФРЕЙД (слабым голосом). Так.

НЕЗНАКОМЕЦ. Ну, а если так, то ты просто бредишь, ФРЕЙД. А я — всего лишь плод твоей фантазии.

На лестнице слышатся голоса и шаги солдат.

ФРЕЙД. Ни один человек не мог бы сказать мне такого, как вы только что под гипнозом.

Резкий стук в дверь. ФРЕЙД в смятении смотрит на НЕЗНАКОМЦА, словно спрашивая его, что происходит.

НЕЗНАКОМЕЦ (шепотом). Ну, отзовитесь же!

НЕЗНАКОМЕЦ быстро прячется за шторой. В тот же миг входит ОФИЦЕР гестапо.

Сцена 5

ФРЕЙД, ОФИЦЕР, НЕЗНАКОМЕЦ за шторой.

ОФИЦЕР подозрительно обшаривает взглядом комнату.

ОФИЦЕР. Долго отзываетесь! (Подает знак оставшимся в прихожей солдатам.) Продолжайте без меня.

ФРЕЙД. Где моя дочь?

ОФИЦЕР (озираясь). В гестапо.

ФРЕЙД. Скоро вы ее отпустите?

ОФИЦЕР. Видно будет. Пока что ребята с ней развлекаются. Она у вас прелесть! (Меняя тон, резко.) Вы тут один?

ФРЕЙД (через силу). Разумеется. Как видите.

ОФИЦЕР (подойдя к письменному столу). О, да вы, я гляжу, подписали документик… (Он берет со стола подписанную бумагу и прячет в карман.) Что ж, весьма разумный поступок.

ФРЕЙД. А моя дочь?

ОФИЦЕР (все еще озираясь по сторонам, словно кого-то ищет). Немного терпения! Если вы уедете, вам непременно вернут ее… мы будем только рады избавиться от еврейской семейки.

ФРЕЙД. И вы вернете ее… целой и невредимой?

ОФИЦЕР (смачно гогочет). А что? Вы еще надеетесь выдать ее замуж? (Стоя перед книжными полками, серьезно.) У меня на евреев особый нюх — я их чую не глядя.

ФРЕЙД. В самом деле? Вы и меня унюхали?

ОФИЦЕР (со смехом). А как же!

ФРЕЙД. И чем же от меня пахнет?

ОФИЦЕР (простодушно). Пахнет не от вас, а от меня, когда вы рядом.

ФРЕЙД. Чем же?

ОФИЦЕР. Говном.

ФРЕЙД (не веря своим ушам). Простите?

ОФИЦЕР. Ну да, и так каждый раз. Если я вдруг начинаю чувствовать себя жалким ничтожеством, переживать, что у меня нет и не предвидится денег, что я не нравлюсь женщинам, значит, где-то рядом угнездился и смотрит на меня еврей. Стоит оглянуться — и точно! Уж это безошибочный признак! Как только появляется еврей, так от меня идет вонь. Всегда, всегда из-за евреев! Вот и сейчас, когда я тут, у вас, когда вижу эту роскошную мебель, эти картины, обои, этот стол, все эти книги, которых я не читал, у меня перехватывает горло: я знаю, что я у еврея.

ФРЕЙД. Странно. Когда я собой недоволен, то виню самого себя.

ОФИЦЕР. Самого себя, то есть еврея — все правильно! (Упорно.) В общем, говорю же — чутье у меня, особый нюх! (Тут же, без всякого перехода, достает из кармана какую-то бумагу — из-за нее-то он и пришел.) Это вам знакомо?

ФРЕЙД не отвечает. Вид этого документа явно приводит его в смущение.