Гость

Вернувшись домой, он включил телевизор. Сюжет уголовной хроники повествовал о чудовищном убийстве, случившемся в тверской деревне. Человек из охотничьего ружья застрелил жену и двоих детей, один из которых был грудным. Отправился в соседнюю избу, где жили его теща и свекор. Застрелил их. Убил их корову, перестрелял кур. Вернулся домой, поджег свою избу и сгорел вместе с убитыми. Камера показывала бедную деревню, покосившиеся заборы, какую-то рыдающую старуху, дымящиеся остатки избы.

Веронов смотрел, испытывая тоскливую отчужденность. Этот сюжет был тьмой, в которой только что побывал Веронов, пережив в той тьме сладострастный обморок. Чудовище, жившее в Веронове, требующее постоянного насыщения, перепрыгнуло в обезумевшего мужика и повело его убивать. Это он, Веронов, вскормивший в себе чудище, шел убивать, стрелял из двустволки в людей, направлял ствол на детские головки, бил в упор в коровий бок, подстреливал кудахтающих кур, а потом лил бензин на стены родной избы. Знание этого рождало в Веронове не ужас, а тоску. Это была жалкая тень пережитого им «черного счастья». Теперь, после извержения вулкана, когда Веронов проваливался в раскаленный бездонный кратер, из этого кратера летел пепел, мелкий, сухой. Покрывал траву, деревья, монастырь за окном, бумаги на столе, картину на стене. И его руки пепел покрывал сухой серой пылью.

Его падение в бездну напоминало прыжок в невесомость. Он парил в этом черном космосе, не чувствуя веса своего тела, бремени своей изнуренной воли, тяжести помышлений и угрызений совести. Он был от всего свободен, его плоть не имела веса, а воля принадлежала таинственной и восхитительной силе, мерцавшей в глубине, как черный бриллиант.

Теперь, после падения в бездну, находясь дома, он не чувствовал в своем чреве тяжелый плод. Зверь затих, не тревожил, насыщенный, утоленный. Но Веронов знал, что плод существует. Плод разросся, вышел за пределы чрева, заполнил все его тело. Под кожей рук Вероноа находились его мохнатые когтистые лапки. Под кожей живота и спины находилось его мускулистое тело, поросшее шерсткой. Под кожей лица находилась его косматая мордочка с розовым влажным носом. А сквозь глаза Веронова смотрели маленькие красноватые глазки. Скоро кожа человека, как ненужный кокон, распадется, и существо с липким курчавым мехом вылезет на волю.

Веронов понимал, что погибает. Пагуба, которой он страдал, съедает его, он сходит с ума, его силы тают, и с каждым сладострастным обмороком он становится немощней и безумней. Надо было спасаться.

К врачам он уже ходил. В церковь к священнику его не пускало его неверие. К загадочному колдуну Янгесу, который его закабалил, он не решался идти. Он хотел найти человека, который бы обнял его, пожалел, выслушал бы его горькую исповедь, одарил бы своим теплом, своей красотой. И таким человеком была его прежняя невеста Вера Полунина, которую он не видел долгие годы. Теперь же он потянулся к ней своей измученной, готовой каяться душой.

Он не знал ее телефона, но в Интернете нашел ее фотографию, краткую справку о ней, электронный адрес. Она была доктором исторических наук, имела множество трудов, несколько книг по истории русской исторической мысли с древности до наших дней. Тут же была фотография, и он жадно вглядывался в ее лицо, чуть пополневшее, все с теми же зелеными глазами и мягким ртом, в котором ему чудились утомление и печаль.

Он послал ей на электронную почту письмо:

«Если можешь, откликнись. Если не сочтешь мое обращение слишком запоздалым и ненужным, давай встретимся. А нет, то забудь».

Он ждал ответа, то и дело заглядывая на почту. К вечеру пришел ответ:

«Давай повидаемся. Вот мой телефон».

Он позвонил ей, испытывая давно забытое нетерпение, робость, предвкушение встречи. Они условились встретиться на другой день, в ресторане «Живаго», который выходил окнами на Кремль. Ему хотелось, чтобы их свидание случилось в каком-нибудь благословенном месте, и он выбрал «Живаго» с видом на янтарный дворец и розовую зубчатую стену.

Он сидел в ресторане, излюбленном месте именитой московской публики. То кивал проходившему мимо политику, который всем улыбался, надеясь, что его узнают. То отводил глаза от модного режиссера, который был геем и ставил спектакли с мужчинами в женских ролях. Ждал ее, Веру.

Она появилась в дверях, беспомощно вглядываясь в глубину ресторанного зала. Веронов испугался, что выходящие из зала люди увлекут ее обратно на улицу, туда, где шумел город и неслись машины.

У него было несколько секунд, чтобы ее разглядеть. Она была в строгом темно-синем костюме. Ее светлые волосы были уложены в дорогой парикмахерской. Лицо казалось родным и любимым. У Веронова заныло, запело в груди. На секунду свет вокруг нее задрожал, словно это был мираж.