Гость

– Да не скромничай, Аркаша. А твоя выходка с Зоей Космодемьянской, когда ты сжег тряпичную куклу. После этого разбился пассажирский самолет с военными певцами и женщиной-врачом. Свидетели утверждали, что в самолет вонзился прозрачный фиолетовый луч. Это твоя эмоция.

Веронов молча слушал, как тоскливо замерло его нутро, как мучительно, медленно оно растворяется и в него из букета прыгает ловкий мохнатый зверек и вновь свертывается в его утробе, как в норке. На Веронова надвигалось помрачение. Он боролся с ним, гнал зверька обратно в цветы, звал отца Макария, старался нырнуть под его простертые руки, под железную бороду. Зверек, поселившийся в нем, разрастался, ворочался, скреб цепкими коготками. Веронов задыхался, давился, хрипел.

– Но как же ты говоришь, что случайно? – не замечал его муки Макровецкий. – А на площади Трех Вокзалов, где собрались несчастные бомжи?

С хрипом и клекотом Веронов вскочил, схватил букет и стал хлестать им по лицу Макровецкого. Бил кулаком, и телекамеры разносили по миру дикую сцену. Веронов упал на стул. Ему казалось, что мир треснул и одна его половина переворачивается, как подорванный крейсер, показывает киль и медленно погружается в пучину. Веронов летел в черную яму издавая животный вопль.

Глава пятнадцатая

Утром после бессонной ночи Веронов в ванной рассматривал себя в зеркало. На него смотрело почерневшее лицо старика с трясущимися губами. Глаза с красными веками слезились. Взгляд бродил, словно он хотел углядеть кого-то, кто таился за его отражением. Волосы свалялись и напоминали шерсть. Тело было покрыто зеленоватыми пятнами, словно он превращался в тритона. Сквозь его облик проступал облик того, кто в нем поселился, того кто напялил на себя его облик, как напяливают пятнистый маскхалат. Было страшно коснуться лица, ибо Веронов не сомневался – стоит ему только до него дотронуться, оно начнет расползаться, и сквозь разорванную кожу глянет свирепая личина чудища. Гость, которого изгнал отец Макарий, снова вернулся. Был в его доме. Был в нем.

Снаружи доносилась бравурная музыка, размытые мегафонные возгласы, будто шел праздник. Веронов включил телевизор. Передавали репортаж из Владивостока, где радостные нарядные люди несли флаги, транспаранты, воздушные шары. Рассказывалось, как во Владивостоке отмечают День народного единства.

Веронов вспомнил, что сегодня государственный праздник. Дальний Восток его уже празднует, а Москва только собирает свои праздничные колонны, выводит на улицу демонстрантов, оркестры.

От открыл Интернет и узнал, что по Москве в центр, к Кремлю, где высится памятник равноапостольному князю Владимиру, пойдет несколько колонн из разных частей города. Правящая партия. Коммунисты. Русские националисты. Либеральные оппозиционеры. Все они сойдутся у памятника. На трибуну взойдут представители всех политических течений и конфессий и под сенью крестителя Руси продемонстрируют единство, солидарность, верность молодому Государству Российскому.

Ему вдруг страстно захотелось в толпу, на улицу, в осенний предзимний холод с брызгами дождя, с мокрым снегом. Но он не понимал, кто гонит его из дома. Он ли сам желает в тесных гомонящих толпах очнуться от наваждения, или тот, кто засел в нем, торопит его вон из дома, желая прогуляться среди праздничных толп.

Веронов запахнул теплое пальто, надел широкополую шляпу и вышел в ветряную сырость, где в голых деревьях, похожий на красную гроздь рябины, сиял монастырь.

По набережной от Лужников густо шел народ мимо имперской громады Министерства обороны, вдоль ветряной реки, за которой коричневый, безлистый, туманился Нескучный сад, крутились аттракционы Парка культуры и белела одинокая беседка с колоннами, с детства вызывавшая у него умиление.

В колонне, к которой он примкнул, шли русские националисты. Это был Русский Марш, которому власти города отвели маршрут по набережной, через Остоженку, Волхонку, к памятнику князя Владимира.

Попав в многолюдье колонны, Веронов почувствовал облегчение. Колыхалось множество черно-оранжевых имперских знамен. Среди них трепетали Андреевские стяги. Огромную икону Казанской Божьей матери несли шесть дюжих молодцев. Звучали строевые марши, «Прощание славянки», казачьи песни. Священники в облачениях с песнопениями несли хоругви. В нескольких местах виднелись портреты последнего царя – мученика.

Веронов шагал, не отрывая глаз от Богородицы, веря, что она укротила живущего в нем зверя, изгнала его, и теперь «дух изгнанья», не находя приюта, летает над осенними водами.

– Она, Царица небесная, заступница русская, – произнесла шагавшая рядом с Вероновым немолодая женщина в платке и длинной юбке, похожая на паломницу. – Всегда вызволяла Россию и теперь вызволит. Она нас видит и за каждого молится. Спаси нас, Царица Небесная, – и женщина на ходу перекрестилась, гибко согнулась в талии.

«Какое у нее чудесное, одухотворенное лицо!», – подумал Веронов.