Гость

Тут мы узнаём, какую роль играет сторож. «Корова такого-то!» — свирепо говорит он, проводя рукой по жидким усам.

Понятно, если корову, которую он задержал, ты называешь своей, бухгалтер записывает её или на твоего отца, или на брата (как у меня).

Выслушав Боребая-аке, бухгалтер что-то записывает в журнал. Но пока ты не знаешь, что он там написал.

После этого сторож ведёт тебя в хлев, долго ищет в кармане ключ от громадного чёрного замка, открывает двери и отпускает твою корову.

Ты, конечно, рад-радёхонек, что всё кончилось, и уводишь её. Но радоваться не спеши. Самое неприятное ожидает тебя дома. Понятно, ты стараешься, чтобы твои домашние не узнали, что корова попадалась в руки сторожа. Но твои попытки напрасны. Дома всё давно знают.

Тебя встречают уже у ворот. Скажем, Кенеша — его старик отец, Эркина — его мать, Момуна — Аим-эже, а меня — джене или Икрам, и ты получаешь хороший нагоняй.

«А, бездельник! — говорит, например, мой брат. — И когда ты станешь человеком? Ну! Неужели не можешь пасти как следует всего одну корову? По твоей вине с меня удержали из зарплаты. И знаешь ты, растяпа, как добываются эти деньги?!»

Только тут ты узнаёшь, что же написал Джусуп-эке в толстом журнале.

В этот день тебе не достаются твои любимые пенки, пригоревшие к котлу, густые сливки и сливочное масло, намазанное на тёплую лепёшку. Потому что твои родные ещё сердятся на тебя.

Сегодня пришлось испытать эту муку мне и моим друзьям.

Боребай-аке запер наших коров в хлеву. Знаете, как это случилось? Сейчас расскажу.

Мы искупались в канале и сидели на берегу, грелись. Надо было придумать, чем бы ещё заняться. Вдруг слышим — гудок паровоза.

Вы, наверно, помните, что через земли нашего колхоза проходит железная дорога. По ней идут поезда из Фрунзе в Джала́л-Аба́д. Вот и сейчас как раз шёл фрунзенский.

— Ребята! — Я вскочил на ноги. — У кого есть двадцатикопеечная монета?

— А зачем? — спросил Кенеш.

— А я знаю, знаю! — захлопал в ладоши Эркин. — Он положит монету на рельс, и колеса её раздавят. Поезд проедет, и маленькая монетка сделается плоской и большущей. Так ведь, Кимсан? Я знаю, у кого есть монета. У Кенеша!

— Врёшь! — отказался Кенеш.

— Не, не вру! Ему просто жалко денег. Если не веришь, посмотри у него в кармане. Она у него в кармане брюк.

Я шагнул к Кенешу.

— У меня ничего нет. На, смотри, правый карман у меня дырявый.

И правда, карман у него был с дыркой.

— Ну, тогда в левом, — не унимался Эркин.

— Вот дурной! Чего пристал? Если хочешь знать, у меня ничего нет и в левом кармане.

Он вывернул и левый. Там, кроме двух костяшек и ластика, ничего не было.

Я было приуныл, но увидел, что Сапар роется в своих карманах, и приободрился.

— А десять копеек годится? — спросил он.

— Конечно, годится!

— Давай скорей! А то поезд подойдёт!

От канала к железной дороге идёт крутой спуск. Мы сбежали вниз и в последнюю минуту успели положить монету на рельс.

Поезд грохотал уже близко. Машинист высунул голову в окно и сердито погрозил нам кулаком. Но мы его не боялись: всё равно он не сможет нас схватить.

Мы отошли в сторону и смотрели, как мелькают вагоны. Наконец длинный состав прошёл, и стало опять тихо.

Я присел на корточки и поднял монету. Знаете, каким огромным стал гривенник! Как медный пятак! Мы принялись разглядывать его. Но нам не пришлось долго радоваться.

— Ребята! А коровы? Забыли?.. — вдруг заорал Кенеш.

Мы бросились наверх, к каналу, потому что оттуда можно рассмотреть любой овражек, любую ложбинку. Но коров нигде не было видно.

Я вспомнил о Боребае-аке: видно, уже давно, когда мы ещё купались, коровы ушли на колхозное поле и он их угнал.

— Ясно! — сказал я.

Но Кенешу не было понятно.

— Что ясно?

— «Что, что»!.. Что бывает, когда пропадают коровы?

— Я знаю, знаю! Боребай-аке угнал! — Эркин по привычке снова захлопал в ладоши.

— Ну ты, дурень, чему радуешься? — Кенеш с досадой толкнул его.

— Что теперь будет, Кимсан? — Сапар, блестя глазами, смотрел на меня.

— Надо идти в правление колхоза, — сказал я, помолчав. — Там всё узнаем. — И первым пустился в путь. Но на этот раз нас ожидало совсем другое наказание. Правда, сперва, как обычно, мы встретились с Боребаем-аке.

— Явились, озорники? — грозно спросил он, вращая белками своих злых глаз.

Он сидел на длинной скамейке около конторы.

— Садитесь! — приказал он, указывая на место рядом с собой. — Сейчас придёт председатель Сеит и сам поговорит с вами.

При имени председателя мы похолодели от страха и переглянулись. И даже на скамейку не сели.

Вскоре из-за угла конторы показались председатель колхоза Сеит-аке и шофёр Абдураи́м-аке. Они о чём-то горячо спорили.

Председатель нашего колхоза Сеит-аке — низенький, толстый мужчина с большим животом. У него усы, как у Чапаева. Только на голове нет папахи и сабли на боку.

Вместо папахи на Сеит-аке киргизская остроконечная войлочная шапка, вместо сабли — плётка, заткнутая за широкий ремень у пояса.

— Я ещё раз повторяю, — сердито говорил председатель долговязому шофёру, — людей у меня сейчас нет. Удобрение сгружай сам.