Гость Дракулы и другие странные истории

Близился вечер, и я уже подумывал о том, чтобы вернуться, но, когда оборотился назад, увидел перед собой сразу несколько тропинок, вившихся между сорными кучами, и не смог определить, какая из них мне нужна. Мое недоумение мог бы разрешить какой-нибудь прохожий, подсказав дорогу, но вокруг не было ни души. Я решил пройти еще немного вперед, надеясь встретить кого-либо, кроме старых солдат.

Одолев пару сотен ярдов, я нашел то, что искал: передо мной стояла лачуга, похожая на виденные ранее хижины, только вот предназначалась она не для жилья. Три стены прикрывала крыша, а четвертой – передней – не было вовсе. Разбросанный вокруг лачуги мусор наводил на мысль, что в ней разбирают находки. Внутри сидела согбенная морщинистая старуха, и я подошел спросить у нее дорогу.

При моем приближении старуха поднялась и, услышав вопрос, тут же завела со мной разговор. Мне подумалось, что здесь, в самом средоточии Королевства Праха, можно разузнать подробности об истории парижских тряпичников, причем у одной из старейших обитательниц этого места.

Я принялся расспрашивать старуху, и она поведала много интересного: она была одной из тех «вязальщиц», которые во времена революции каждодневно сидели перед гильотиной, и принимала участие в событиях наравне с другими женщинами, прославившимися тогда своей жестокостью.

– Но мсье, верно, устал стоять, – сказала она вдруг, смахнула пыль с колченогого старого табурета и пригласила меня присесть.

Мне по многим причинам не хотелось садиться, но бедняжка вела себя так вежливо, и я не желал ненароком обидеть ее отказом, к тому же беседовать с очевидицей взятия Бастилии было крайне интересно, так что я сел, и разговор наш продолжился.

Спустя некоторое время из-за угла хибары вышел старик, еще более согбенный и морщинистый, чем моя собеседница.

– А вот и Пьер, – сказала она. – Если мсье пожелает, у Пьера в запасе много историй, ведь он участвовал во всем, начиная со взятия Бастилии и заканчивая битвой при Ватерлоо.

Я попросил старика присесть, тот опустился на другой табурет и погрузился в воспоминания о революции. Он весьма напоминал при этом тех шестерых вояк из шкафа, хотя и походил в своей рваной одежде на огородное пугало.

Теперь я сидел посреди низенькой хибары, а старик со старухой расположились чуть впереди от меня, один справа, другая слева. Лачуга была завалена прелюбопытным хламом, но также и разными предметами, которые были мне совсем не по душе. В одном углу лежала куча тряпья, кишмя кишевшая паразитами, в другом – куча костей, от которой исходила просто чудовищная вонь. То и дело бросая взгляд на эти кучи, я подмечал среди них сверкающие крысиные глазки. В дополнение к прочим мерзостям в лачуге обнаружился поистине ужасающий предмет – прислоненный к стене справа старый мясницкий топор с железной рукояткой, который был перепачкан кровью. Впрочем, и это не слишком меня занимало. Старики рассказывали так увлекательно, что я все слушал и слушал, пока не наступил вечер и кучи сора не начали отбрасывать вокруг темные тени.

Постепенно мне сделалось не по себе. Почему именно – я не мог понять, но что-то было не так. Тревога – инстинктивное чувство, она несет в себе предупреждение. Зачастую душевные силы стоят на страже умственных, и, когда мы чувствуем голос тревоги, рассудок, пусть, быть может, и неосознанно, принимается за дело.

Так было и со мною. Я начал осознавать, где очутился и что именно меня окружает, и задумался: как быть, если на меня нападут? Внезапно безо всякой видимой причины я понял, что мне грозит опасность. «Не подавай виду и сиди спокойно», – нашептывало благоразумие. И я сидел спокойно, не подавая виду, потому что знал: за мной наблюдают две пары злобных глаз. «А может, и больше», – боже мой, какая страшная мысль! Быть может, хибару с трех сторон окружили негодяи! Быть может, я очутился среди шайки отъявленных головорезов, каких только и могут породить полвека беспрестанных революций.

Чувство опасности заставило мой ум работать быстрее и обострило наблюдательность. Я сделался гораздо внимательней, чем обычно, и заметил, что взгляд старухи то и дело оказывается обращен на мои руки. Опустив глаза, я понял, что причина – в кольцах: на левом мизинце у меня была большая печатка, а на правом – перстень с крупным бриллиантом.

Я подумал, что, если мне и правда грозит опасность, прежде всего следует не вызывать подозрений, и потому постепенно перевел разговор на тряпичников, сточные канавы и то, что можно там отыскать, а затем естественным образом перешел к драгоценным камням. Улучив момент, я поинтересовался у старухи, разбирается ли она в этом вопросе. Она ответила, что немного разбирается. Тогда я протянул правую руку, показал ей бриллиант и спросил, что она о нем думает. Старуха пожаловалась на слабое зрение и склонилась низко к моим пальцам.

– Прошу прощения! Так вам будет лучше видно! – сказал я как можно более небрежным тоном, снял перстень и отдал ей.