Гость внутри

– А что тебе не нравится? – взвилась актриса. – Слово не понравилось? Трындец? Да я его десять раз повторю, если хочешь.

– Не хочу, – торопливо отозвался Алексей.

– Ишь какие мы нежные, – продолжала заводиться актриса. – Могу и еще сказать. Херня. Что, кто-нибудь умер? Эстеты, блин! Слова им не нравятся. Богема. Что, уши вянут? А чего в этом плохого, кроме того, что общество считает, что эти слова произносить некрасиво? И почему некрасиво, собственно? Б…ство, например, очень даже приятно на слух звучит.

– Да не в этом дело, – попытался прервать Алексей.

– А в чем? Эти слова не делают никому ничего плохого. В русском языке есть гораздо более плохие слова. Что может быть хуже слов «да» и «нет»?

– А чего в них плохого? – не понял Беляев.

– Всё. Они обрекают. Разумеется, такие слова могут нести созидательную функцию. Но вместе с тем скольких людей довели до отчаяния, если не до могилы, эти «да» и «нет». Есть еще отвратительные слова. «Не знаю». «Возможно». «Может быть». «Посмотрим». И дальше в том же духе. Эти слова заставляют человека надеяться, в результате убивают медленно.

– Это не слова, – не согласился Беляев. – Такие слова есть в любом языке. Это чувства, намерения, которые люди обозначают этими словами.

– А кому помешало мое чувство? Под тем же самым трындецом ничего, кроме восторженности и грубоватости, нет. Это слово не уничтожает, не разъедает ничего, кроме ушей сибаритствующих эстетов. Почему я должна говорить, что пахнет не фиалками, когда откровенно воняет дерьмом?

– Да я ж не об этом. То есть не только об этом. Все эти твои матюги, жаргон этот идиотский, истории похабные… Не стоит ли быть посерьезней? Ты же…

Алексей запнулся. Актриса смотрела на него теперь с таким пренебрежением, с каким какие-нибудь гра-фья могли смотреть на провинившуюся челядь.

– Ну, давай, – бросила она холодно. – Скажи, что я уже не молода. Не девочка. Это ты хотел сказать? Это ты имел в виду, когда говорил про мою серьезность? Да, я не девочка. Далеко не молода. А ты знаешь, что это такое – ощущать, что и тело, и лицо уже не те? Дряблые становятся, несмотря на всякие тональные крема и прочие гребаные подтяжки. Закрашивать подступающую седину знаешь как приятно? Морщины пересчитывать каждое утро с пигментными пятнами. Хорошо! Я просто на себя не налюбуюсь. А еще не могу себе позволить того, что позволяла в двадцать лет. Нет, ты не представляешь себе, что это такое. Мальчишка сопливый! Или ты хочешь, чтобы я шла и кричала на каждом углу: «Верните мне молодость!»? Дудки! Обойдетесь. А вот быть излишне эксцентричной и откалывать штуки, достойные пустоголовой юности, я себе могу позволить. И никто, слышишь? Никто не может мне помешать вести себя так, как мне того хочется. А теперь пшел вон!

Беляев встал с постели, принялся одеваться. Движения его были чисто механическими.

– В прихожей на тумбочке деньги лежат, – презрительно бросила актриса. – Возьми.

– За что? – сипло произнес Леша.

– За все, – отозвалась Наталья.

Беляев прошел в прихожую, быстро оделся. Крикнул:

– Дверь за мной закрой!

Актриса вышла не одеваясь. Несмотря на сказанное, выглядела она прекрасно. Леша невольно залюбовался. Но тут же одернул себя. Шагнул к двери.

Наталья кинула беглый взгляд на тумбочку, на нетронутые деньги, зло усмехнулась.

– Посторонись!

Леша отступил в сторону, она открыла дверь, пихнула в бок:

– Мотай, мальчик.

Беляев вышел. Он пытался, но ретироваться гордо не вышло. Рядом с аристократичностью актрисы вся его гордость выглядела жалким муляжом. Так мог пытаться распушиться пощипанный петух в павлиньей стае. Дверь громко захлопнулась.

Леша чувствовал себя паршиво. Хмурый и побитый, он вышел на улицу. Рука полезла в карман за сигаретами, пальцы нащупали что-то постороннее. Алексей выудил из собственного кармана на свет божий пачку денег. Те самые деньги, что остались лежать на тумбочке.

«Но ты не подумай, что она просто старая шлюха, – зазвучал в голове голос богемного Игоря. – Разврата много, но если, не дай бог, ты будешь допущен к телу, то поймешь, что это не она проститутка, а ты сам – дешевая шлюшка».

Беляев горько усмехнулся.

«Не такая уж и дешевая, – прикинул он, пересчитав купюры. – А и хрен с ним. Пусть я проститутка. Если ты уже опустился до уровня шлюхи и торгуешь собой как угодно, так зачем отказываться от немалых денег, которые так усиленно впихивают?»

Зачем приперся в клуб, Беляев и сам себе объяснить не мог. Кого искал, кого хотел увидеть? Во всяком случае, не Наталью, это он решил для себя сразу.

Но именно ее и нашел. Сразу от входа уткнулся в нее взглядом. Актриса сидела в окружении веселой молодежи и что-то щебетала. Увидала его издалека, замахала рукой:

– Мальчик Леша, иди сюда!

Беляев хотел отмахнуться и пойти в другую сторону, но ноги сами понесли вперед к вульгарной аристократке.

– Здравствуй, – улыбнулась она.

– Привет, – кивнул он.

Наташа поманила, притянула к себе, чмокнула в щеку.

– Прости меня за вчерашнее, – горячо шепнула в ухо.

– Я не обижаюсь, – с трудом выдавил Алексей.