Гостеприимство матрицы. Философия, биомедицина, культура

Современные технологии постепенно сталкиваются с необходимостью моделировать маточную среду, плацентарный обмен/плацентарный барьер, и это заставляет их отказываться от модели инкубатора. Возрождение эктогенетических исследований[5] в 1980-е годы японским ученым Йошинори Кувабари изменило характер исследований, теперь они ориентированы на эктогенез коз, овец, мышей, то есть живорожденных эмбрионов. Использовалась вентиляция легких, фильтр для отходов, но большинство зародышей погибали от обездвиженности и множества неизвестных причин, притом что они извлекались путем кесарева сечения не на самых ранних стадиях развития. Новая медицинская технология пытается «растянуть» возраст выживания эмбриона в искусственной среде. Другое направление пытается «затянуть» пребывание зародышевой ткани в пробирке до имплантации в матку. Но в любом случае здесь в первую очередь встают проблемы не вместилища, а ухода, сопровождения, гостеприимства.

Мужская беременность

Ирина Аристархова задается вопросом: является ли мужская беременность следствием эктогенетического желания или это другое желание, является ли оно новым и зависимым от биотехнологий, или оно имеет антропологические истоки. В этом смысле интересен сделанный в книге пересмотр обычая кувад, или, в других терминах, «симпатической беременности» или «фантомной беременности» мужчин, характеризующихся ростом живота, грудными молочными выделениями. Первые описания кувад, обычая, когда мужчина проживает беременность вместе с женщиной, испытывая дискомфорт и боли роженицы, характеризуют этот обычай как архаическую патологию примитивных обществ и неустойчивую сексуальную идентификацию в противовес нормальному европейскому культурному мужчине. В психоаналитических исследованиях, начиная с 1970-х годов, кувады рассматриваются как бессознательное желание контроля репродуктивной власти женщин, смешанное со страхом кастрации. Таким образом, феминистские и психоаналитические исследования перестали вытеснять «ненормальность» обычая в архаические общества и показали, что кувады связаны также и с современной культурой. Но Ирина Аристархова настаивает на том, что последняя интерпретация по-прежнему сохраняет понятие «нормальности» европейской мужской идентичности, рассматривая мужскую идентификацию с материнством как пограничную и бессознательную. А что, если это и есть «антропологическая норма», а не индивидуальная психосоматическая патология современного мужчины?

Если нет нормативного разделения на дикаря и современного западного отца, то ничто не мешает интерпретировать кувады как метафору мужской беременности. Но здесь возникает новая опасность: если это становится метафорой рождения, то женский вклад опять вытесняется. Но может ли новое рассмотрение кувад как ответственного отцовства привнести потенциал понимания материнства через гостеприимство как ожидание, приглашение? Кувады иначе высвечивают этические практики материнства, и это сказывается на постепенном изменении норм маскулинности и отцовства. В последней главе И. Аристархова анализирует перформанс и медиаисследование мнений о мужской беременности, сделанные нью-йоркскими художниками Ли Мингвеем и Вирджилом Вонгом в 2006 году. Выбранный ими стиль «медицинского реализма» убедил и подготовил людей к достоверности такой перспективы. Но художникам пришлось столкнуться с традиционной юмористической интерпретацией мужской беременности и с пониманием мужского тела как временного места-инкубатора. При этом Ли продолжал настаивать, что проект изменил его представление о жизни, он стал способен ощущать эмпатию к матери и сестре. Во всех своих работах Ли развивает именно практику гостеприимства, в известном проекте он бесстрашно приглашал любого провести у него вечер и ночь на условиях гостя. Художник говорил, что чаще всего приходили поговорить, иногда с бутылкой вина, иногда – просто поужинать и выспаться. Ли Мингвей определяет свое творчество как «социальный концептуализм» и считает, что так понятое творчество может изменять отношения между людьми.