Гости Анжелы Тересы

— Хорошо — очень хорошо, — заключила Консепсьон, повела руками от одного к другому, как бы аплодируя, и скрылась за дверью.

Давид вздохнул. Люсьен Мари также. Им обоим всегда было нестерпимо досадно, когда у них крали мгновения блаженного дурачества. Он вынул из кармана пачку сигарет, предложил ей, услышал, как всегда, ее отказ, зажег сигарету себе.

— Ну, первый бесплатный совет, чтобы мы поженились, мы уже получили, — сказал он.

Люсьен Мари играла концами своего шарфика.

— Наводит на размышления, верно?

Этого он, наверное, не расслышал, потому что опять сел на кровать и похлопал по покрывалу рядом с собой.

— Иди сюда и рассказывай все сначала. Ты — это ответ на мою телеграмму?

— Да.

— Но ответ-то — да?

Но на этот раз уклонилась от ответа она, подняла, прерывая его, руку:

— Подожди. Раньше наш разговор никогда не состоял из одних только да-да-да и нет-нет-нет.

— Но не приехала же ты за тем, чтобы сказать нет?

— Сначала я хочу узнать, почему ты этого хочешь — теперь.

— Разве мы только что не дали друг другу довольно-таки красноречивого ответа?

Она улыбнулась.

— Конечно. Но наши отношения за это время прошли столько фаз, что простыми их никак не назовешь. Мы любили друг друга — и расстались. Ненавидели друг друга (Никогда! — Нет, почти что) — и все-таки встретились вновь. Иногда ты меня просто боялся — боялся за свою свободу.

— Верно, — согласился Давид, — но теперь…

Он прервал себя и последовал за ее взглядом.

Войдя, он бросил свое пальто на спинку кровати.

Солнечный луч из окна, пыльный и наглядный, как на иконе, падал сейчас прямо на пальто. Луч блестел на длинном, прямом волосе, застрявшем в его грубом ворсе.

Люсьен Мари успела раньше. Она взяла этот волосок, обвила вокруг своего тонкого пальца.

— Белокурый, — констатировала она с изумлением ученого. — Не совсем обычно для здешних мест, не правда ли?

Давид сделал то, чего, неслышно себя заклиная, пытался не делать: покраснел. Покраснел так, что в глазах его промелькнул голубой блеск, а волосы стали еще более песочно-желтыми, чем обычно.

Но Люсьен Мари улыбнулась. Улыбнулась и поцеловала его, не в хмуро сжатые губы, а в ямочку на подбородке, которую всегда так трудно выбрить.

— Милый — это вторая причина моего появления здесь самолетом.

— Какая, позвольте узнать, — сдержанно и с достоинством спросил Давид.

— Мне захотелось взглянуть, как у тебя идут дела с ученицей Фауста.

Давид фыркнул.

— Здесь тебе нечем будет поживиться.

Люсьен Мари ничего не ответила, только подняла тот волос и опять положила его на пальто, как червяка на лист капусты.

Давид тоже взял его, как капустного червяка, подошел к окну и выпустил па волю.

— Ты решила польстить мне тем, что ревнуешь?

— Нет, зачем, я же чувствую, как ты меня принял, — мягко сказала Люсьен Мари.

— А раньше?

— Возможно.

— Непонятно. После того, как меня совесть загрызла, что в своем письмо я так ужасно изобразил бедняжку Наэми.

Точнее говоря, угрызения совести не давали себя знать, пока обе женщины не оказались в одном месте и появилась возможность их встречи. Раньше он только наметил в своем письме очертания образа Наэми, как они это часто делали с Люсьен Мари, с болтливой нескромностью взаимного глубокого доверия друг к другу.

— Хм, — произнесла Люсьен Мари, щуря глаза и поддразнивая его. — У нас, женщин, есть не один способ учуять опасность.

— А, тебе наверно что-то сказала Консепсьон?

— Сказала — не сказала, не больше, чем ты сам слышал.

— У вас, у женщин, волшебные барабанчики, что ли, есть, может, они предупреждают вас об опасности? — резко спросил Давид.

Люсьен Мари сидела на постели, обхватив колени, и глядела на него, сузив глаза. Промолвила задумчиво:

— Наверно, женщины типа жен единым фронтом стоят против мародеров…

— Ах, вот оно что! И теперь здешние женщины причисляют тебя к типу жен?

— Они оказали мне эту честь, месье.

— А бедняжку Наэми к мародерам?

— Вот видишь, второй раз ты называешь ее бедняжка Наэми. Почему?

Давид попытался рассуждать объективно.

Конечно, она мародер. Конечно, она делала, что могла, чтобы натравить на себя людей — и в особенности женщин типа жен. И все же было что-то глубоко драматичное в ее девчоночьих попытках изображать из себя одинокого волка.

— Ее раздирают противоречия, — ответил он. — Она из тех, что пытаются казаться опасными, потому что» боятся сами.

Звучало это убедительно — но было ли так на самом деле? Люсьен Мари посмотрела на него внимательно и перевела разговор на другое. Пожалела, что вообще его начала.

Ах, почему она не такая, как все, почему не обладает способностью своих соотечественниц не давать мужчинам заглядывать в свои карты…

Давид сидел, опустив глаза, замкнувшись в себе Странно, как только заходила речь о Наэми, казалось, его втягивала окружающая ее атмосфера вызывающего упрямства и сознания вины.

Ну почему он должен чувствовать себя виноватым? Между ним и Люсьен Мари не требовалось никаких отчетов. (В теории.) Помимо того, он ведь действительно почти буквально держал девушку на расстоянии вытянутой руки. А его ответ сегодня утром?

В тот момент он им прямо-таки гордился.