Гостинодворцы. Купеческая семейная сага

И передал старик, не говоря больше ни слова, все свое дело племяннику. Выплатил тот дяде какую-то сумму и зажил припеваючи, а Муравин продал свой дом и переехал на житье к зятю.

С зятем, несмотря на то что снимал квартиру в его доме, он виделся редко. Не то чтобы он его недолюбливал за его деспотические отношения к дочери, а просто не хотел ему мешать быть хозяином в своем доме.

К дочери он относился так же, как большинство отцов относятся к своим дочерям. Ни тепло, ни жарко. Зато детей Анны Ивановны он любил без ума. И дети платили ему тем же. Александр забегал к деду утром, а Липа сновала к нему целый день.

Для Муравина дети его дочери были единственным утешением и развлечением. Он почти никуда не выезжал и все время обыкновенно проводил в чтении жития святых – это зимой, а летом лежал на курганчике в саду и созерцал природу.

– Ну, коза, здорова? – справился дед, подставляя внучке для прически реденькую бородку, пожелтевшую у самого корня. – Постой, у меня для тебя гостинец припасен.

Дед полез в карман кафтанчика и вынул оттуда апельсин.

– Кушай, коза, на здоровье…

Привычка оделять гостинцами внучат у Муравина осталась с тех пор, когда еще и Саша и Липа под стол пешком ходили.

Дедушка как будто бы не замечал лет внучат, а внучата, не желая обидеть деда, принимали его гостинцы, как маленькие дети, и уничтожали дедовские апельсины, груши, пряники и орехи.

– Спасибо, дедушка! – проговорила Липа, целуя деда снова.

– Кушай, кушай, королек ведь… видишь, какая кожа красная… Что, королек? Ну, да уж я знал, что королек. Разносчик Андрей божился раз пять, что корольки все. Сладкий? Ну, кушай, кушай, коза… Да ты что это, как будто у тебя глаза заплаканы, а?

– Ах, дедушка, милый мой дедушка, если бы ты знал только, как я несчастна! – припала к плечу деда Липа.

– Вот те на! Да полно, постой… Ах ты, коза! Право, коза! Ну что ты, право?.. Постой!

– Дедушка, ты ничего не знаешь… Меня отец хочет выдать замуж…

– Замуж? Ну, чего ты плачешь? И замуж надо идти… Всему предел есть, Липушка…

– Дед, дед!

– Ну что дед, дед… Ты не бойся, я тебе и замужем буду гостинцы носить! – пошутил Муравин, но, увидав отчаяние Липы, отнял ее руки от лица и посмотрел ей в глаза. – Липушка! Голубчик! Не хочешь ты замуж, да? Да скажи же, душа…

– Дедушка, дорогой мой… люблю я… ты пойми: люблю я…

Дед отыскал валявшуюся в траве широкополую поярковую шляпу и надвинул на самые уши.

– Другого любишь? Не того?

– Сережу… знаешь, Сережу Аршинова… он был у тебя…

– Ну, ну?

– А отец хочет выдать за его брата, Ивана… Сегодня и смотрины назначены…

– Вот как!.. За пьяницу отдать хочет? За цыганского гуляку? Ах, Спиридоныч, Спиридоныч…

– Дедушка, милый, посоветуй ради бога, что мне делать, я просто голову теряю…

– Постой, коза… С матерью ты говорила?

– Что мать?

– Правда, правда… вся она в его лапе… Ну, погоди… Пусть Иван тебя посмотрит, это ничего, это, Липушка, не беда… Худого в этом я ничего не вижу.

– Ну, а потом, дед?

– А потом… спросит же отец тебя, нравится жених или нет? Скажи, что нет, любишь другого, и кончено, и аминь…

– И ты думаешь, отец посмотрит на это?

– Не посмотрит? Ну, это мы посмотрим, коза, как он не посмотрит… – Дедушка вскочил на ноги и грозно замахал веткой черемухи. – Я… я сам тогда… слышишь, Липушка? Сам к нему пойду, да, сам! Пусть он со мной поговорит! Я ему скажу, все скажу, все, да! Я ему отпою, все отпою.

Дед так отчаянно махнул веткой, что сшиб с себя шляпу.

Его бледное лицо, обрамленное сединами, дышало гневом и юношескою отвагой.

Липа бросилась на шею к деду.

– Дедушка! Дедушка! – проговорила она, давая волю накипевшим слезам.

– Липушка! Душа! Перестань! Перестань, голубка, – шептал он, смотря на вздрагивавшие от рыданий плечи Липы, на ее белую, тронутую легким, как дымка, загаром шейку, перерезанную змейкой-косой, и гладил морщинистою с синеватыми жилами рукой русую головку своей милой внучки…

VII

В шестом часу вернулся, в сопровождении Александра, старик Алеев и застал жену в спальне, где она, готовясь к приезду гостей, возилась с прилаживанием наколки на голову.

– Все готово? – коротко спросил он, сбрасывая с себя сюртук.

– Все, Спиридоныч: и стол в беседке накрыт, и закуски всякие приготовлены.

– Дай сюртук, который почище, да манишку.

– Сию минуту.

– Постой кидаться-то, успеешь… Липу приготовила?

– Одевается сичас, голубенькое платье с цветочками велела ей надеть, к лицу оно ей.

– Ну, уж это ваше, бабье, дело, я в этом ни уха ни рыла не понимаю, а говорила ты ей насчет смотра-то?

– Говорила, Спиридоныч, как не сказать, на всю жизнь этакое дело.

– Ну, и что ж она? Как приняла?

– Обнаковенно, в слезы ударилась.

– Девичья слеза что божья роса – до первого солнышка.

– Страшно тоже, Спиридоныч, девичью волю на бабью неволю менять.

– Глупости, не век же ей на родительской шее сидеть, пора и мужнина хлеба попробовать… Сюртук!

Анна Ивановна бросилась к гардеробу. Алеев умылся, расчесав свою бороду, надел чистую манишку и, облекшись в новенький сюртук, прошел прямо в сад.