Гостинодворцы. Купеческая семейная сага

– Нет, каков негодяй, а? – выскочил в залу Афанасий Иванович, схватывая за руку Андрея. – Шесть тыщ прокутил! Шесть тыщ! Да он сам, негодяй, шести монеток не стоит.

– Наслание Божие, папаша, – смиренно проговорил Андрей, подымая глаза к потолку. – Надо претерпеть-с.

– В три дня, Андрюша, ты пойми, – стонал старик, – в три дня такую сумму спустить… ведь за это его на Конной плетьми драть надо!

– Не поможет, папаша… горбатого, говорят, только могила исправляет, да и то едва ли-с.

– Нет, куда он шесть тыщ мог прожить, ты мне вот что скажи? Куда? В карты проиграл?

– Иван, папаша, в азартные игры не играет-с, это я верно знаю-с.

– Так куда же? Куда?

– Сичас он мне, мимо пробегая, сознался, что два благородных патрета попортил… вообще дагеротип на сторону свернул.

– Благородных, говоришь?

– Так точно-с. А благородные патреты, папаша, возвышенный прейскурант соблюдают.

– Пошли выкупить вексель… Спроси у этого негодяя, кому дал, и выкупи.

– Слушаю-с, сегодня же будет исполнено.

– Это что у тебя за письмо в руках? – увидал старик письмо, которое Андрей вертел между пальцев.

– От Сергея, к вам-с, с фабрики.

Афанасий Иванович подошел к окну, распечатал послание сына, в котором Сергей подробно доносил отцу о последних событиях на фабрике; прочитав его и скомкав, он разразился новой бранью.

– Мальчишка! Щенок! Читай!

– Что такое, папаша? – подскочил Андрей к отцу.

– Нет, ты прочитай, какие он там колена выкидывает! Рабочие буйствуют, а он их прощает и половину штрафу скащивает. Он разорит меня!.. В гроб меня вгонит!

– Папаша, успокойтесь… Авось, Бог даст, все уладится к лучшему, – утешал Андрей отца, расправляя скомканное письмо брата.

– Читай!.. А?.. Хорошо?.. Что ж это такое, Андрей?

– Тсс!.. – качал тот головой, пробегая письмо. – Вот уже справедлива пословица: «Как ты дурака ни крести, он все в воду лезет». От одного дурака шесть тысяч убытку, от другого вдвое больше.

– Убить мало за это! Нет, что я теперь с ним сделать должен, а?

Старик в бешенстве забегал по зале и стучал кулаками по колоннам.

Андрей спокойно следил за эволюциями отца и вздыхал на всю залу.

– Слушай! – остановился Афанасий Иванович. – Пошли сичас же депешу, чтоб Сережка ко мне на глаза явился.

– Этого сделать нельзя, папаша.

– Ну?..

– Он нам все дело испортит. Не угодно ли вам прочитать еще вот это письмецо-с? – тихо проговорил Андрей, доставая из бумажника письмо.

– Чье письмо?

– Сережкино, папаша, к Олимпиаде Сергеевне-с.

– К невесте Ивана? Как оно к тебе попало?

– Сообразил я, папаша, что с фабрики от долгой разлуки разные цидулки полетят, ну, я наказал строго-настрого, чтоб все письма с фабрики, к кому бы они писаны ни были, хоть к вам, хоть к мамаше, – перво-наперво мне на просмотр доставляли.

– Да это-то как к тебе попало? К Олимпиаде, говоришь, оно?

– Действительно, к ней, папаша, только ведь и там я карантин устроил. Предварил старика Алеева на всякий случай, а тот распорядился по моему указанию. А эта цидулка, папаша, адресована на нашего Во всех отношениях, чтоб он передал ее по получении. Понимаете?.. Да вы прочтите обе, сами увидите.

Афанасий Иванович прочитал обе записки Сергея и поцеловал Андрея.

– Молодец! Спасибо! Мне бы это и в голову не пришло.

– Оно лучше так, папаша, выйдет, и от нее к нему письма не попадут, и от него к ней тоже, – получится в некотором роде забвение ихних глупостей-с.

– Верно, Андрей, верно…

– Да уж вернее этого ничего быть не может-с… а Сергея ежели сичас вы с фабрики выпишете – нам полный ущерб нанесется, во-первых, он покатит первым долгом к Алеевым и на манер фабричного бунту там произведет, человек глупый и притом горячий, а это теперь для нас самое лучшее будет, ежели мы Сережку с фабрики не спустим.

– Так-то так, да он там еще, гляди, какую-нибудь штуку выкинет, нонче на двенадцать тыщ наказал, а завтра на двадцать накажет…

– Не допускаю я этого, папаша, фабричных он помирволил, значит, они сичас надолго затихли, а для успокоения вашего я нонче же секретное предписание Джемсу Иванычу напишу, чтоб он Сергея держал в полном подчинении, так как у него никакой доверенности от вас нет.

– Это хорошо. Напиши нонче же…

– Будьте покойны, напишу… теперь другое-с; по моим соображениям, нам надо свадьбу Ивана свертеть как можно скорее-с. Алеев против этого, я так полагаю, спорить и прекословить не станет.

– Он? По его – хоть завтра венчай.

– Ну вот, видите, папаша, как это складывается великолепно. В десять дней свадьбу скрутим, а там и беспокоиться нечего. Приедет Сережка, увидит, что Олимпиада Сергеевна чужой женой стала, и покорится.

– Да. Это умно. Так и сделать надо. А?

– Как вам угодно, папаша, воля ваша, я только предлагать могу, что, по моему разумению, хорошо, а может, на ваш взгляд, и иначе выходит.

– Нет, умно. Только вот что меня беспокоит: а вдруг Сергей прилетит с фабрики, ведь он на все пойдет.

– Не прилетит-с, вы ему завтра же письмецо тепленькое отправьте, я вам сам составлю-с, вы только подпишите-с: дескать, благодарю тебя, любезный сын Сергей, за все твои распоряжения, которые нахожу весьма и очень умными.