Гостинодворцы. Купеческая семейная сага

Сергей отложил объяснение с отцом до вечера. Целый день он провел в нервной ажитации, отвечал невпопад приходившим покупателям, писал бессмысленно счета, рвал их и рад был радехонек, когда наконец на Спасской башне пробило пять часов.

Отца не было. Он пришел на минутку из трактира, сделал кое-какие распоряжения и отправился с двумя иногородними покупателями обедать в Патрикеев.

Сергей поехал домой.

Дом Аршинова стоял на одной из пустых улиц Замоскворечья, тишина которой в течение дня нарушалась лишь криками разносчиков да торговок, а ночью – лаем собак, единственных сторожей обывательского добра и покоя. Был он двухэтажный, с неизбежным мезонином, «тресолями» по-замоскворецки, с высокими глухими воротами и длинным забором, утыканным гвоздями; фасадом дом выходил на широкий, поросший травою двор, а позади его тянулся громадный тенистый сад с беседками и маленьким прудом, в котором весело играли в солнечные дни золотистые караси.

В нижнем этаже на одной половине помещалась контора и жили приказчики, а на другой – старший сын Аршинова, Андрей Афанасьевич. Бельэтаж занимал старик. Собственно говоря, он занимал всего две комнаты, остальные же слыли «парадными» и пустовали; в них собирались члены семьи только в торжественные дни, когда по случаю какого-нибудь празднества были приглашаемы посторонние гости. Таких дней набиралось в году не более десяти, и тогда «парадные» покои оживали, светились огнями, кипели весельем и затем снова погружались в мертвую тишину до следующего празднества. Столовая была общая, помещалась внизу и выходила окнами в сад.

В мезонине было всего три комнаты: одну занимал средний сын Афанасия Ивановича – Иван, другую – Сергей, а третью – дальний родственник Аршиновой, проторговавшийся купец, живший у Аршинова на хлебах из милости.

Звали его Аркадием Зиновьевичем, по фамилии Подворотневым, но знали его все больше под кличкой Во всех отношениях благодаря привычке Подворотнева употреблять эту фразу в разговоре кстати и некстати. Высокий, с благообразной физиономией, длинной седой бородой, всегда тщательно одетый в черный долгополый сюртук, из-под которого выглядывали концы манишки, перевязанной черною косынкой, он, несмотря на свои лета, держался прямо и слыл ходоком, не знавшим устали. С утра и до обеда, то есть с семи и до двух часов дня, Подворотнев успевал обегать все монастыри, забегал мимоходом в Кремль и приходил к обеду без всяких признаков усталости.

Этот «моцион» он совершал чуть не каждый день и приносил со счастливой улыбкой своей благодетельнице Арине Петровне поклоны и просфоры от разных батюшек и матушек, которым богобоязненная купчиха творила втайне разные «дары и жертвы».

Перед Ариной Петровной он благоговел, а на Афанасия Ивановича смотрел как на человека, которому повезло в жизни «во всех отношениях». Из детей больше всех он любил Сергея за его простоту и приветливость. Комнаты их были рядом. Чуть не каждый вечер Аркадий Зиновьевич, покашливая, стучал в дверь Сергея и спрашивал:

– Ангел мой! Можно войти, во всех отношениях, или нельзя?

Войдя в скромную, на холостой манер обставленную комнату Сергея, он крестился на икону, затем, поздоровавшись за руку, садился в угол на излюбленное им кресло с высокой спинкой и, подпершись рукой, справлялся сперва о торговых делах, городских новостях, а потом переходил на более интересовавшие его вещи: не пишут ли в газете о том, что народился антихрист, не появилась ли новая звезда с хвостом и почему в аглицком парламенте может всякий говорить, что ему вздумается?

Сергей говорил ему, что видел, слышал, читал, и старик уходил в свою «келью», довольный собой, и Сергеем, и всем светом.

Характер у него был мягкий, сердце – доброе и отзывчивое. Чужое горе его трогало до слез, а на обиды и шутки, отпускаемые иногда на его счет, он смотрел как на должное возмездие за его вины и грехи житейские.

– Жизнь, – говаривал он, – море ненасытное, ангел мой. Нынче оно спокойно, а завтра, глядишь, забурлит и поглотит кораблики, а на корабликах-то люди. Греха одного сколько, во всех отношениях. Так и человек: нынче он живет по правде, по совести, а завтра – хвать: то одному зло причинил, то другому боль растравил, а возмездие не дремлет, ангел мой, во всех отношениях, не дремлет!..

Сергей очень любил Подворотнева и часто поверял ему свои тайны и надежды. Тайну любви, впрочем, он не поверял никому и только теперь, пораженный намерением отца, он решился прежде всего рассказать все матери.

Арина Петровна сидела в своей спальне, когда вошел к ней Сергей, только что возвратившийся из города.

– Сереженька, ты? – справилась та, с любовью и гордостью посматривая на стройную фигуру сына.

– Я, мамаша.

Сергей поцеловал руку матери и сел возле нее.

Арина Петровна отложила в сторону чулок, который она вязала, сняла очки и погладила по голове сына.

– Чайку не хочешь ли, а?

– Нет, мамаша, спасибо… в городе пил.

– Ну, скушай чего-нибудь… мы сегодня ватрушки с творогом пекли, твои любимые.

– И есть не хочется, мамочка.