Государь (СИ)

Но и это были не все желающие непременно попасть в Вильно на время Сейма и турнира: еще до завершения Большого смотра шляхты среди благородного сословия пронеслась весть о разгроме Хана Крымского, богопротивного Девлет-Герая — и о большом ответном походе русских ратей на обе ногайские орды. А так как с Диким полем соседствовали не только московиты, но и благородные литвины, в рядах последних тут же начались разговоры. О военной удаче вообще, и о том, что неплохо было бы поддержать столь добрый почин собратьев по вере — в частности. Собраться-снарядиться за грядущую зиму, да по свежей весенней травке отправится в степь, дабы хорошенько пограбить… Гм, помочь единоверцам в их извечной борьбе с крымскими набегами. Опять же, у многих перед глазами был наглядный пример шляхтичей, неплохо поправивших свои дела за время усмирения Ливонии: настолько, что их соседей и знакомцев пробирала откровенная зависть! В общем, сразу в семи поветах прошли стихийные собрания-сеймики, на которых благородное панство составило прошение к великому гетману литовскому Ходкевичу — чтобы тот походотайствовал перед государем за его очень верных, но немного обедневших подданных. А так как главный воевода Литвы и сам подумывал об организации большого карательного похода на ногайцев, то «глас народа» оказался очень кстати.

Когда Великий князь вернулся в Вильно, то у Григория Ходкевича уже была наготове прочувствованная речь для Вального сейма: с одобрения правителя он зачитал ее в первый же день собрания, подняв вопрос об усмирении распоясавшихся донельзя степняков — и получил горячую поддержку почти всех депутатов. После длившихся до вечера споров Сейм постановил оставить Кварцяное войско на прикрытии границы с поляками, а следующий Большой смотр шляхты назначить на раннюю весну. Причем для пущего удобства, сразу на границе с Диким полем, куда «конно и оружно» должны были прибыть все, желающие как следует осмотреться среди ногайских кочевий… Не остался в стороне и молодой правитель: утвердив сеймовый приговор, Димитрий Иоаннович обещал не опаляться гневом на тех магнатов, кто соберет малое войско — и поздней осенью и зимой на свой страх и риск самовольно сходить в гости к степнякам. Более того, венценосец повелел подскарбию Воловичу составить и огласить перечень интересующей казну добычи — и даже с твердыми ценами и указанием приграничных городков, где будет устроен своеобразный торг! После такого милостивого и щедрого жеста в сторону благородного сословия Литвы, сеймовые паны настолько преисполнились верноподданнической любовью, что даже оглашенный на исходе второго дня Сейма великокняжеский Указ о репрессалиях в отношении католической церкви не вызвал у них заметных возражений. Против конфискаций и принудительного труда в каменоломнях на пользу всего Великого княжества Литовского высказалось всего полтора десятка депутатов-католиков — впрочем, даже они нехотя и сквозь зубы признавали вину отдельных монастырей, приходов и иерархов. Ибо оглашение указа предваряли отчеты гетмана Ходкевича и канцлера Радзивилла о приведении к покорности ливонских баронов, а после них были оглашены-зачитаны избранные места из допросных листов как самого Гохарда Кеттлера, так и некоторых его ближайших пособников. Личная переписка бунтовщиков, целый сундук допросных листов разной баронской мелочи, заемные грамотки от ростовщиков и договоры с наемниками-ландскнехтами… Все это мог свободно брать и читать любой сеймовый пан. Более того, особо недоверчивым депутатам был предложен личный разговор с последним ландмейстером Тевтонского ордена! Но это не заинтересовало даже каноника Виленского, сидевшего насупленым сычем и старательно запоминавшего всех тех, кто открыто злорадствовал и голосовал против интересов Римской курии. В том числе и за приговор «каменоломни бессрочно» самому Кеттлеру и всем тем, кто поддержал его подлый бунт против трона Литвы — делами, изменными словами или даже просто звонкой монетой. И к слову: сам государь ничуть не злорадствовал над проигравшим епископом. Скорее сочувствовал, и даже намекнул Валериану на верный путь по спасению части мятежников от изнурительных работ: сначала напомнив Протасевичу его же слова о неких щедрых прихожанах, а затем переведя разговор на еще не завершенную обитель Святой Анастасии. Вернейсказать, на ее настоятельницу, матушку-игуменью Александру, способную правильно распорядится пожертвованиями на разные богоугодные дела…