Государева крестница

Она, однако, не оставляла надежды, что боярин имярек — коль и впрямь доброжелателен он к Андрею — сумеет до неё добраться и хотя бы что-то толком ей объяснить. Тятя наверняка уже послал в Коломну, значит, Андрей вскорости будет здесь и сможет поговорить со своим вельможным знакомцем, а уж тот, Бог даст, что-нибудь да придумает...

Настя так в это поверила, что нисколько не удивилась, когда однажды — на исходе то ли третьего, то ли четвёртого дня её заточения (она уже давно сбилась со счёта) — бесшумно растворилась дверь в дальнем углу (та, через которую обычно входил Елисейка, татарки пользовались другой дверью) и в палату, помедлив на пороге, вошёл некто в тёмном полумонашеском одеянии. Она обрадовалась, решив сразу, что наконец-то боярин нашёл способ её навестить и наконец-то она сможет узнать что-то об Андрее, о тяте и о себе самой. Быстро встав с лавки, на которой сидела, Настя поклонилась в пояс и, коротко глянув на вошедшего, замерла с опущенными глазами и колотящимся от непонятного испуга сердцем.

Одного взгляда на незнакомца было достаточно, чтобы она убедилась в своей ошибке: это не мог быть тот боярин, про которого говорил Андрей, отзываясь о нём — это ей запомнилось — как о человеке доброжелательном к нему и по отношению к другим скорее добром, хотя и себе на уме и не без лукавства. Так или иначе, опасаться его было нечего. Этот же, напротив, источал опасность, хотя смотрел — в тот миг, когда взгляды их встретились мимолётно — без угрозы, скорее доброжелательно, и рот его, неприятно толстогубый и неряшливо опушённый редкой, в проплешинах, словно наполовину вылезшей, бородой, изображал даже некое подобие улыбки. Несмотря на это, ощущение исходящей от незнакомца опасности было настолько определённым и сильным, что в Настиной душе мгновенно — как будто ударом огнива высекли пламя — вспыхнула ответная потребность выставить против этой опасности какую-то преграду, щит, она не представляла себе совершенно, чем может оборониться от незнакомца, но уже — сразу! — отчётливо поняла, что если не найдётся обороны, то не будет и спасения. Хотя от чего ей спасаться, тоже было ещё не ясно.

— Тебе чего надобно? — спросила она громко, изо всех сил стараясь, чтобы голос не задрожал. — Бомелий, што ль, прислал?

— Нет, сам пришёл, — отозвался незнакомец. — Решил вот глянуть, как ты тут. Нет ли в чём нужды?

— Какая нужда! — фыркнула Настя, дёрнув плечом. — Кормят, поят, убрали вот... словно царицу шемаханскую. — Она вскинула руку, выпростав из широкой разрезной от плеча накапки, вытянула её к незнакомцу, затянутую в узкий, огненно-рдяного шёлка, рукав верхней сорочки, и ещё с бессознательным стремлением покрасоваться повращала туда-сюда, заставив блистать золотое шитьё запястья.

— Как же было не убрать. — Незнакомец проворно словил её пониже локтя, щекотно и неторопливо провёл пальцами книзу, к ладони. — Не у всякой царицы такие ручки... да, я чай, и всё прочее? — Тут в голосе его прослышалось такое, что Настя, прикусив губы, рывком выдернула руку и отступила на шаг.

— Ты язык-то не распускай, — сказала она негромко, раздувая ноздри, — не то велю татаркам Бомелия кликнуть. Он хотя и сам невесть что, а вежеству тебя поучить сумеет... коли иным недосуг было! Говори, с чем прислан, и ступай отсюдова прочь. Хуже ведь будет, коли осерчаю...

— Да ты уж не серчай, сударыня Анастасья Никитишна, — вымолвил он с глумливым смирением, — а то и впрямь спужаюсь... мне же то не по сану, так что оно негоже могло бы получиться. Ты что ж, так доселе и не разгадала, с кем говоришь?

— Очень мне нужно тебя разгадывать. — Она отступила ещё на шаг, вплотную до самой лавки, но он снова приблизился к ней так, что она уже явственно — с омерзением — ощутила его тяжёлое нечистое дыхание.

Положив руку ей на плечо, он заставил её сесть и сам опустился рядом.

— Неужто не любопытно? — усмехнулся он. — Ладно, ужо узнаешь... А покамест скажи-ка мне, касатушка, что мне такого сделать, чтобы ты гнев- то на милость сменила...

Говоря это, он полуобнял её, медленно поглаживая по лопаткам, левую же руку — словно невзначай, по рассеянности — положил ей на колено. Неведомо, что больше взорвало Настю, — наглое это прикосновение или слово «касатушка», которое она слышала доселе лишь от Андрея, но бешенство ударило ей в голову, туманя рассудок, и она вскочила, с омерзением отшвырнув его руку.

— А ну не лапай! — крикнула она звенящим голосом, уже не помня себя. — Ты меня во гневе ещё не видел — так увидишь! Ишь разлакомился, плешивец!

Незнакомец побагровел, лицо его стало страшным.

— Да ты с кем говоришь, псица! — прохрипел он. — Опомнись, дура, государь пред тобою!!

Настя издевательски рассмеялась:

— Неужто сам Иван Васильич? Скажи на милость, а мне и невдомёк было! — Она метнулась к столу, схватила малый ножичек золочёный, которым очищала померанцы, и угрожающе выставила перед грудью. — Остатный раз говорю — ступай прочь! Я вот расскажу Бомелию, за кого себя выдаёшь, старый кощунник! Батогов, видно, давненько не пробовал?