Государева крестница

— Тогда, государь, погляди вот этот. — Никита достал из сумы бережно завёрнутый в промасленную кожу врезной замок с торчащим ключом. — Сделал на пробу, понравится — ещё два сработаю.

Иоанн пощёлкал ключом, вынул из скважины и осмотрел бородку, хитроумно прорезанную сквозными пазами.

— Изрядно, изрядно… Одно скажу, Никита, — больно уж велик да тяжёл ключ-то. Поменьше нельзя сделать?

— Поменьше... — Никита почесал в затылке. — Оно бы и можно... да бородку, вишь, трогать бы не хотелось — тогда всё внутри перелаживать придётся, а там чем дробнее, тем сумнительнее, как ни хитри. А можно что сделать, государь, — стебель укоротить, кольцо вовсе убрать, стебель же распилю вот тут да на вертлюжец поставлю... Тогда, вишь, откинул его на сторону — вот эдак — и поворачивай. Он и короче станет, и легше.

— То так и делай, — одобрил Иоанн. — Три чтоб было — один при себе, два в запасе...

На обратном пути Никита зашёл получить деньги за сданную скобяную работу — восемь рублей три алтына; казначей долго искал в платёжной росписи, поверх очков поглядывая на него, будто сомневаясь — не тать ли; потом, раскладывая кучками по сорок, отсчитывал лёгкие серебряные копейки, видом и размером подобные лузге от тыквенных семечек; ссыпав в кошель, не отдал — держал в кулаке, пока Никита старательно выводил подпись. На крыльце приказной избы его окликнули.

— Чего тебе? — спросил Никита подбежавшего ярыжку.

— Боярин Годунов велел спытать, досужей ли ты, Никита Фрязин, зайти к нему для малого разговора.

— Зайду, коли боярин кличет. Тут уж, досужен аль не досужен, кобениться не станешь! Веди, показывай путь...

Постельничий принял его в богато убранной небольшой горнице с затянутыми узорчатой тканью стенами, где не было никакой утвари, кроме лавки у одной стены и малого столика у другой, между окошек. Полавочник и наоконники были расшиты цветными птицами и травами, на выложенной рыбьим зубом столешнице стояли золочёные часы, пол покрывал багряный шамаханский ковёр. Муравленая печь в углу блестела зелёными изразцами.

— Я, Никитушко, чего хотел спросить, — сказал Годунов, — ты часовое дело знаешь ли?

— Так смотря каки часы, боярин. Эти, што ль, неисправны?

— Нет, а есть у меня зепные[10], тож аглицкой работы. И стали те часы гораздо вперёд забегать противу иных, так я подумал, может, ты глянешь?

Никита развёл руками:

— Уволь, боярин, зепные чинить пасусь — уж больно мелкая работа. Эти б я поглядел, тут проще, а зепные... не, не обессудь. А ты б их немчину Ягану показал, ну, который государевы часы обихаживает. Тот сильный мастер!

— Яган, говоришь? И то! Ну, спаси Бог, что надоумил, так, пожалуй, и сделаю.

— Коли они б медлили, оно проще было. Может, в том всё и дело, что почистить надо да смазать, — объяснил Фрязин. — А как вперёд бегут, то хуже. Оно оттого бывает, что оси износятся и у колёс ход станет посвободней, а то наладить не просто.

— Добро, немцу отдам, ты прав... Да, а сотник тот — приходил ли к тебе с пистолью?

— Приходил, боярин, только изладить я её не поспел ещё. Там и работы-то вроде не много, а всё руки не доходят.

— Ладно, спешить некуда. Познакомился, значит, с Андрюшкой Лобановым... Я его тож хорошо знаю, и люб он мне — без криводушия малый, а ныне таких немного. Лживый пошёл народ, двоеличный... Кстати, Никитушко, я чего ещё хотел спросить: у тебя с государевым лекарем, Елисеем этим, не было ли какой брани?

Никита, сразу насторожившись, недоумённо пожал плечами:

— Не припомню... пошто мне с ним браниться? Дорожки наши, слава Богу, не пересекаются, и делить вроде бы нечего.

— Оно так, да только я тут днями один разговор случайно услышал — мимо проходил... и так понял, что про тебя шла речь. С кем Елисей был, того не видел, а сказал он, что-де мастер тот, может, и преискусный розмысл, но только держаться от него надо подале: продаст, мол, ни за грош, такая, дескать, у него душа — влезет в доверие да и продаст... Вот такую я слышал его речь и мыслю, что слова те были про тебя... понеже иных розмыслов тут нет.

— Может, и про меня. Да мне-то что, боярин... собака лает, ветер разносит. А кому он то говорил, не сведал?

— За дверью неприкрытой был разговор, заглядывать я не стал.

— А и ни к чему, пущай его. Мне-то что, — повторил Никита деланно беззаботным тоном, хотя на душе у него стало тревожно. Вот оно — чуял ведь, что гнуснец в долгу не останется...

— Оно конешно, — согласился Годунов, — пущай лает. Однако человек он опасный, того для и почёл нужным тебе сказать.

— Благодарствую, боярин, впредь буду остерегаться.

— Впредь? Допрежь, выходит, не стерёгся...

— Да оно ведь как... я уж и забыл, а теперь припомнилось: верно, был случай. Повздорили по-пустому, а я и расскажи ему про то давнее любекское дело...

— Мне про «любекское дело» не ведомо, тем боле давнее.