Государева крестница

Андрей боролся с собой, не зная, что делать. Его и тянуло навестить Фрязиных, и в то же время что-то останавливало — словно предчувствие, что ничего доброго из этого не выйдет. Собственно, сам Фрязин интереса не представлял — оружейник как оружейник, а что искусный и что у государя в милости, так ему-то не всё ли равно. Это вон боярин Годунов сразу навострил уши! А если бы дознался про тот приезд Иоанна Васильевича да про тайные подземелья... Всё-таки учуял что-то, старый хитрован, если уговаривает войти к мастеру в доверие. Войти-то можно, отчего не войти — ежели пустят. Никита Михалыч, похоже, и сам не лыком шит.

Что неудержимо тянуло к фрязинскому двору, так это память о тех немногих словах, коими успел перекинуться с Настей, о её заливистом — словно колокольчик — смехе, о быстрых, бьющих без промаха взорах из-под ресниц. Так бы и сидел рядом, не отходя. Только дальше-то что? Жениться на ней, что ли? Эта мысль — жениться — до сих пор не приходила в голову сотнику Лобанову, а если иногда и наведывалась, то он отмахивался от неё как от нелепицы. Куда ему обзаводиться семьёй!

Юсупыч, мудрый старик, тоже говаривал ему, что с этим торопиться не след. Потом, позже — да, может быть; но, вообще, женитьба — дело сомнительное и опасное. На вопрос, бывал ли он женат сам, арап принимался сердито бормотать себе под нос, пофыркивая, как рассерженный кот. Воспоминания о семейной жизни, похоже, старика не согревали.

Нынче Андрей снова спросил Юсупыча, много ли тот имел жён и верно ли, что ихний мухамедский закон дозволяет брать по нескольку зараз — хоть дюжину, хоть десять дюжин.

— Благодарение Аллаху, нет, — ответил тот, — четырёх более чем достаточно.

— Как это четырёх? Ты ж сам состоял при том гареме Ямгурчеевом, что мы имали под Азовом. Там сколь жёнок тех было — не мене сотни!

— Сказываю тебе, у хана было четыре жены, прочие же — наложницы, — раздражённо объяснил Юсупыч.

— Ну, хрен редьки не слаще. А с наложницей, значит, дозволяется иметь блуд при живой жене?

— При четырёх!

— Ишь ты, — Андрей усмехнулся, покрутил головой, — ловки вы, как я погляжу, устраиваться с этим делом... Оно конешно, удобно... хотя и грешно. А на том свете не спросится?

— О чём спрашиваешь, безрассудный? Кто может знать, что будет на том свете? Потерпи немного, сам узришь.

— Типун тебе на язык, мне спешить некуда. Ты, чай, скорее это узришь, а, Юсупыч?

— Сие не нам решать!

— Понятно, не нам. Мне вон кобылёнка та загвоздила б копытом по башке, и кончено — отдал бы Богу душу посреди родной Москвы, не надо ни татар, ни ливонцев.

— Особенно утешительно было бы тебе думать, испуская дух, что помираешь ради спасения распутницы.

— Ну, ты, старый! — Андрей грохнул по столу кулаком. — Ты ври, да не завирайся! Какая она те распутница?

— Гнев не есть свидетельство правоты. Хотя признаю, что выразился неосмотрительно, — вкрадчиво сказал Юсупыч, поглаживая бородёнку. — Ты не так изволил понять, о великодушный! Истинный смысл моих слов в том, что женщины — порождение Иблиса — вообще распутны по своей природе, распутны и лживы. Хотя и среди них, никто сего отрицать не может, изредка встречаются жемчужины добродетели. Но они редки, клянусь бородой пророка, чрезвычайно редки! Некий юноша пришёл к мудрецу и спросил, разумно ли поступает, собравшись жениться. Мудрый велел ему прийти за ответом на следующий день, а сам послал слугу наловить змей — одного ужа и полсотни гадюк. Слуга принёс змей в кожаном мешке, и когда юноша пришёл за ответом, мудрец протянул ему мешок и, сказав, что внутри, предложил не глядя запустить туда руку и достать ужа. «Помилуй, — возопил юноша, — как же я угадаю?» — «Тогда не женись», — сказал мудрый.

— Оно конешно, — подумав, сказал Андрей. — Верно говорят: все девки хороши, отколь же берутся злые жёнки? Да только, Юсупыч, коли все были б такие разумные, так и роду человеческого давно уж не стало бы. Зачем же тогда Господь заповедал: плодитеся, мол, и размножайтесь? Ваш — как ты его там зовёшь, не хочу повторять на ночь глядя — тоже небось не претит детей-то рожать. А бабу, говоришь, нечистик породил?

— Да, тут есть контроверза, — согласился Юсупыч. — Для продолжения рода жениться необходимо, ты прав. Но, Аллах, как сие тягомотно!

— Да тебе и не предлагают, чего вздыхаешь. — Андрей зачерпнул из братины, налил себе и Юсупычу.

Фряжских вин старик не пил, соблюдал запрет, водку находил слишком крепкой, зато к медам пристрастился. Особенно любил ставленный вишнёвый — про этот напиток в Коране не говорилось.

— Ты мне аки сын, могу ли взирать равнодушно на твои безумства?

— Нет пока никаких безумств, — с досадой сказал Андрей. — Начал бы безумствовать, так не сидел бы тут с тобой, не слушал твоего карканья...

Вечером он твёрдо решил пренебречь советом Годунова и не ездить больше к оружейнику, а наутро — благо день был свободный от караульной службы — собрался и поехал.

Фрязин, извещённый работником, встретил его на нижних ступенях крыльца, оказывая вежество как уважаемому гостю, осведомился о здоровье.

— Жив, спаси Бог, — ответил Андрей. — А ты как, Никита Михалыч?