Андрей сперва лишь посмеивался, отшучивался, соглашаясь с тем, что, оно конечно, неплохо бы обзавестись четырьмя: с одной полаялись — всегда есть запасная, к кому подвалиться под бочок. Потом эти разговоры стали ему докучать всё более и более. Однажды Юсупыч пустился в рассуждения о том, что у русы ещё выгодно отличаются от иных неверных, не давая воли своим женщинам: хотя имеют по одной жене, но держат их взаперти — и сие поистине мудро, ибо где же ещё держать хищную ехидну, как не в клетке. В прочих же христианских краях жёны безнадзорны и оттого впадают в ужасающее распутство.
— Худо, однако, — продолжал он витийствовать, — что и тут, на Москве, иные безумцы стали перенимать иноземный обычай, не разумея всей его пагубности. Возьми, к примеру, почтенного оружейного мастера, с которым ты вознамерился породниться...
— Опять завёл своё, — с неудовольствием проворчал Андрей. — Дался тебе этот мастер...
— Я не оспориваю, что он достойный человек! Но неужели ты не видел примеров тому, как самые достойные родители губят своих детей дурным воспитанием?
— Не пойму, про что это ты. Кто губит, каких детей?
— Нет сомнения, что почтенный мастер погубил свою дочку.
— Ты что, вовсе уже ошалел?
— Не более, чем ты ослеп, — огрызнулся Юсупыч.
— Да чем он её «погубил», старое ты трепло, подумай хоть, что говоришь!
— Чем погубил? И этот безумный слепец ещё спрашивает! — Юсупыч воздел руки к потолку. — По твоему ослиному разумению, так воспитать дочь не значит её погубить?
— Это как же она так воспитана? — угрожающе тихо спросил Андрей. — Ну говори, говори!
— Хорошо, я скажу тебе, как она воспитана! — Юсупыч, напротив, повысил голос. — Я тебе скажу! Она воспитана в легкомыслии и забвении приличий, вот как она воспитана!
— Довольно! — Андрей грохнул по столешнице кулаком. — Ты хоть видел её?
— Слава Милосердному, не видел, — с достоинством отозвался Юсупыч. — И не хочу видеть.
— Так как же ты можешь судить, забывает ли она о приличиях?
— С твоих слов, сыне, только с твоих слов. Не ты ли сам рассказывал, что она тайно допускает тебя в свой сад?
— Ну так что с того? Ты глянь, какой вдруг скромник нашёлся, прямо под стать мамке Онуфревне!
— Если почтенная Онуфревна осуждает такое поведение своей воспитанницы, она стократ права. Однако по всему видно, что увещевания этой мудрой женщины остались тщетны. И ты готов взять в жёны девицу, которая позволяет себе такое! Сегодня она пускает тебя в сад, а завтра пустит к себе в опочивальню...
— Да уж до свадьбы дотерпим небось!
— ...и не только одного тебя, безумец!
Андрей вскочил, с грохотом опрокинув скамью:
— Ты что несёшь, сукин сын, да как ты осмелился...
— Аллах! — возопил Юсупыч. — Из-за какой-то распутницы он назвал меня сыном собаки!
— Да ты замолчишь, старая гадюка!! — Андрей кинулся к висящей на стене сабле, с коротким взвизгом клинка вырвал её из ножен, но Юсупыч уже топотал вниз по лестнице, громко подвывая то ли от испуга, то ли от неслыханного оскорбления. Андрей выскочил на крыльцо следом за ним — на дворе было людно, и все с изумлением глядели на старого арапа, который вопил непонятное, воздевая руки к небу.
— Чтобы духу твоего тут не было!! — заорал сотник ему вослед. — И остерегись попасться мне на глаза, басурманская образина! Пусть только где увижу — пришибу, как поганую жабу, вот те крест!
— Похоже, у меня для господина барона есть неплохая новость, — сказал Лурцинг.
— Я уже перестал их ждать, — ворчливо отозвался посол и, поморщившись, передвинул больную ногу на скамеечке перед камином. — Неужели московиты решили начать переговоры?
— Увы, этого пока нет. Но похоже, я отыскал след вашего племянника.
— Вот как, — с деланным равнодушием отозвался фон Беверн. — И где же он отыскался?
— Как ни странно, господин барон не поверит, здесь, прямо среди нашей свиты.
— То есть?
— Вчера вечером меня зазвал к себе капитан фон Альшвитцен...
— Фон Альшвитцен? — переспросил посол, подняв брови. — Кто такой?
— Рейтарский капитан, командир нашего эскорта.
— A-а, этот. Да, теперь вспомнил.
— Его трудно забыть, позволю себе заметить. Не на всякой физиономии можно увидеть усы длиной в фут — от кончика до кончика. Причём торчащие наподобие двух пик.
— Да, совершенно верно, огромный рыжий усач, конечно. В нём есть нечто от таракана. Только не скажите мне, дорогой Лурцинг, что он и есть мой родственник. Сестра была дамой с причудами, но я всё же не поверю, что она могла произвести на свет нечто подобное.