Государева крестница

А теперь уже думать об этом не приходилось. Ни в поле выехать, ни с приятелями шумно посидеть за братиной хмельного мёда, ни с мудрым (хотя и злоязычным) арапом побеседовать. Как назло, больше стали донимать службой, так что и времени свободного стало не так много, а его приходилось делить между фрязинским подворьем и собственным у Пречистенских ворот, где уже вовсю стучали топоры. Может, он по невежеству в строительном деле и зря клал охулку на своих плотников, работали-то они вроде споро и ладно, да всё ему казалось, что больно уж медленно наращиваются венцы сруба. Дом рубили просторный, в два жилья на жилом же подклете (для прислуги, как у Фрязина), и ещё мыслилась наверху надстройка, но с нею можно было и повременить год-другой. Конюшню, поварню и мыльню ставили опрично, подале от главной избы, места было довольно — двор Лобановым нарезали ещё при покойном государе, тогда на Москве было не в пример нынешнему куда просторнее и на землю особо не скупились. В ширину спереди — по улице — двор простёрся аж на шестнадцать саженей, расширяясь к задней стороне до девятнадцати, в длину же насчитывал все двадцать пять.

Бывало, распаляясь, Андрей и криком кричал на артельного старосту, и плату сулился поднять сверх того, о чём рядились, но Пахомыч только посмеивался: «Да будя те, хозяин, чё пуп-то надрывать, сказано — к Покрову подведём под стропила, а там уж с Божией помощью...» Никита Фрязин, заглядывая время от времени, тоже успокаивал: работают, мол, как надо, плотницкое дело тоже штука умственная, поспешишь — людей насмешишь. Тебе-то что, думал Андрей, небось ещё рад оттянуть свадьбу, с дочерью расставаться кому охота...

Условие же будущий тестюшка поставил твёрдое: до свадьбы чтоб дом был под кровлей. Оно конечно, справедливо — что же это за жених, если молодую некуда привести, — однако же мог и войти в положение. Ну не думал раньше, не гадал, что ж теперь-то им терзаться! Могли бы пока и в её родительском доме пожить, покуда свой достроится, так нет: не положено, дескать. Ишь каким стал ревнителем старых обычаев!

Чтобы не оставлять стройку без хозяйского присмотра, Андрей собрался было здесь и поселиться, велев привести в порядок сторожку; но это оказалось невозможным, ибо огородник развёл в ней такую несметную силу клопов да тараканов, что покончить с ними можно было, лишь спалив всё дотла.

Так что пришлось пока оставаться у Ховрина на Яузе. Ключница не скрывала своего удовлетворения изгнанием «Юсупки», хотя раньше они вроде бы и ладили между собой. Когда Андрей напомнил ей об этом, Федотовна недовольно поджала губы и ответила загадочно: «Арап, батюшка, он и есть арап». Возразить было нечего.

Сам «Юсупка» как сквозь землю провалился. Андрей пригрозил тогда обойтись с ним нечестно, буде тот попадётся ему на глаза, но втайне ему всё чаще хотелось, чтобы однажды вернуться вот так домой — а арап сидит в своём углу возле печи, будто никуда и не уходил. Он то снова вскипал гневом, припомнив, как тот порочил и поносил Настю, то искал ему оправдания: он и в самом деле её не знает, мог сдуру вообразить себе невесть что, старики ведь — дело известное — подчас становятся гораздо глупыми... Хотя про Юсупыча этого не скажешь. Тут, пожалуй, другое: жёны ему, похоже, изрядно в своё время насолили, так мудрено ли было озлиться на всех. А то не женись на четырёх сразу! Ещё, поди, и наложниц имел несчётно, старый блудяга...

Словом, как бы там ни было, а без Юсупыча, что греха таить, стало скучно. А какие он дивные рассказывал сказки! Некой арапской царице за Бог весть какую провинность велели отсечь голову, она и говорит царю: дай, мол, я на прощание сказку тебе расскажу; а царь тот мучился бессонницей, заснуть мог лишь под утро, и всю ночь его надобно было развлекать — песни ли петь, на гуслях ли играть, сказки ли рассказывать, — он сдуру и согласись. Так царица морочила ему голову своими сказками аж три года: дойдёт к утру до самого занятного, царь, засыпая, и велит своим палачам её не трогать — чтобы, значит, вечером сказку досказала... Сказки те Юсупыч знал наизусть все до единой, каких только там не было, — и потешные, и страшные, и охальные... Нет, со старичком было не соскучиться!

Ему вдруг вспомнилось, что Юсупыч хаживал на годуновское подворье обучать мальца; может, там знают, куда подевался? Но постельничий, будучи спрошен насчёт исчезнувшего арапа, только руками развёл:

— Сам думал у тебя спросить, чего к Бориске-то не приходит. Тот уж давеча пытал меня, куда, мол, девался дед Юсуп, сулился про Иракла рассказать, а сам пропал... Так он что, утёк, што ль, от тебя?

— Да вот... Признаться, маленько мы с ним повздорили, может, и зря...

— Ну, повздорили — то не причина. Или ты сам его прогнал?

— Не то чтобы прогнал... Так, припугнул маленько...

— Это как же понять — припугнул?

— Да ну, пустое... Ну сказал, что пришибу, мол, ежели где увижу. Осерчал я на него, ясное дело, а кто бы не осерчал? Он ведь такое понёс, что...

— На тебя, што ль?