Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России

Вновь повышалась административная ответственность за распитие в общественных местах, на работе; за самогоноварение, управление транспортом в нетрезвом виде, спекуляцию и нарушения правил торговли спиртным, которое теперь можно было продавать только с 14 часов лицам, достигшим 21 года. Предусматривалось, с одной стороны, создание сети хозрасчетных медицинских учреждений наркологического профиля, а с другой — строительство новых ЛТП, куда граждане отправлялись в судебном порядке «Зля принудительного лечения и трудового воспитания» на 1–2 года. Ведать координацией усилий государственных и общественных организаций в этой области были призваны вновь создаваемые при исполкомах местных Советов комиссии по борьбе с пьянством.

Меры социально-экономического характера выглядели заметно скромнее и абстрактнее. В самой общей форме Госплану, Госстрою и ведомствам поручалось «предусмотреть» строительство кинотеатров и домов культуры, «способствовать» развитию коллективного садоводства, «увеличить поставки и торговлю» всевозможным ширпотребом, «расширить» продажу фруктово-ягодных изделий. Единственной конкретной цифрой было указание отчислять от доходов жилищно-эксплуатационных организаций 3 % для развития спортивной работы по месту жительства^{623}.

Первая крупная социальная акция нового руководства явно претендовала на комплексное решение вопроса; по всей видимости, ее инициаторы рассчитывали на быстрый эффект. На деле же подготовленный в «доперестроечную» эпоху пакет документов не отличался новизной подходов.

Уже в первых строках постановления пьянство по-прежнему характеризовалось как «вредная привычка и пережиток в то время, когда все полнее раскрываются созидательные силы нашего социалистического строя». На том же настаивала и упомянутая редакционная статья в журнале «Коммунист»: «В отличие от капиталистического общества алкоголизм и пьянство чужды социализму так же, как они чужды классовой природе пролетариата», — хотя далее ее авторы говорили об «объективных корнях» этого явления, существующего уже тысячелетия^{624}. Там же была сделана и достаточно робкая попытка взглянуть на проблему с точки зрения оценки реального положение работника в условиях экономической системы, сложившейся в СССР. О каких-либо социальных и уж тем более политических факторах даже и речи не шло.

Исторические условия развития пьянства в России вовсе не затрагивались, и опыт борьбы с ним не учитывался — как по неведению, так и по другим, вполне понятным причинам. Более того, обращение к традициям потребления спиртного в стране однозначно объявлялось «антинародной пропагандой». К истории обращались сугубо конъюнктурно и избирательно: от упоминаний о том, как русские крестьяне в 1858–1859 гг. в массе своей отказались пить водку, сразу следовал скачок в 1905 г., когда Иваново-Вознесенский Совет рабочих депутатов распорядился закрыть винные лавки, и в 1917 г. с борьбой большевиков против погромов винных складов. Прочие эпизоды с их разнообразным положительным и отрицательным опытом не упоминались, как недостойные внимания^{625}.

В подобной официальной публицистике отсутствовала даже поверхностная оценка уроков прошлого: трезвенного движения рубежа XIX–XX вв., кампании 1928–1931 гг., неудачи 1972 г. Напротив, демонстрировалось пренебрежение к «интеллектуалам» царской России, которые «глубоко страдали» за «темный» народ, но были способны лишь на высоконравственные призывы: просветить, объяснить, усовестить, научить «умеренному», «культурному» питию… Как будто никогда и не было в России массового антиалкогольного движения во главе с этими самыми «интеллектуалами».

Подходя к решению сложнейшей социальной проблемы с таким идейно-теоретическим багажом, инициаторы новой кампании сделали упор, прежде всего, на административно-запретительные меры в сочетании с пропагандистскими акциями, т. е. в духе образцового бюрократического убеждения в том, что принятые «наверху» организационные меры способны справиться с «чуждыми» социальными явлениями. Ни в экономическом смысле, ни в плане учета богатого исторического опыта «руководящие» документы 1985 г. были не проработаны, что не замедлило сказаться на деле.