Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России

По мнению современников, вино даже способствовало творческому вдохновению: «Многие преславные стихотворцы от пьяных напитков чувствовали действия, ибо помощью оных возбудив чувственные жилы, отменную в разуме своем приемлют бодрость». Для самих же стихотворцев подобное увлечение порой кончалось трагически. Пример тому — судьба драматурга, поэта и первого директора национального русского театра Александра Сумарокова. В 1757 г. он, еще в расцвете сил, откровенно жаловался курировавшему науки и искусства фавориту Елизаветы И. И. Шувалову на отсутствие у театра средств: «Удивительно ли будет Вашему превосходительству, что я от моих горестей сопьюсь, когда люди и от радости спиваются?»^{171} Так и случилось. Отставленный от главного дела своей жизни, рассорившийся с двором, московскими властями и даже с родными, он окончательно спился и умер в бедности, лишившись собственного дома, описанного за долги. Но свидетелей последних лет поэта удивляло, похоже, не столько бедственное положение, сколько его демонстративное презрение к условностям: обладатель генеральского чина женился на своей крепостной и ежедневно в белом халате и с анненской лентой через плечо ходил из своего московского дома в кабак через Кудринскую площадь.

Естественно, что такое «вдохновение» не особенно укрепляло общественную нравственность, и уже в 30-х гг. XVIII столетия в новой столице приходилось наводить порядок. «Во многих вольных домах чинятся многие непорядки, а особливо многие вольнодумцы содержат непотребных женок и девок, что весьма противно христианскому закону…» — сокрушенно констатировал очередной указ императрицы Анны. Что же касается практики питейной торговли, то она и в XVIII веке оставалась прежней. Правда, знаменитый механик Андрей Нартов изобрел первые автоматы для продажи спиртного на 1 и на 5 копеек, и такие «фонтаны» появились в кабаках. Но долго эти новшества не продержались: их портили сами же целовальники, поскольку техника препятствовала махинациям с обмером и недоливом^{172}.

К середине столетия в европеизированном Петербурге появились «герберги» — «трактирные дома с квартирами и с постелями», где проживающие могли рассчитывать на великие удовольствия: «кофий и чай, шеколат, билиард, табак, виноградные вина, французскую водку, заморский эль бир и полпиво лехкое». «Герберги» стали прообразом современных гостиниц со столом для приезжающих. От харчевен и «питейных домов» их отличала и категория посетителей: вход туда запрещался «всем подлым и солдатству». В 1770 г. правительство решило узаконить существование новых общественных мест. Все герберги и трактиры были разбиты на 4 категории; вторая из них (предоставлявшая «стол без ночлега» с подачей «вейновой водки, виноградного вина, английского пива, полпива легкого, кофе, чая, шеколада и курительного табака») и стала родоначальницей нынешнего ресторана^{173}.

В царствование Екатерины II новые заведения распространились быстро, и лучшие улицы обеих столиц стали украшать завлекательные вывески, отражавшие культурные связи России и победы ее оружия: «Город Париж», «Королевский дом», «Город Лондон», «Город Любек», «Отель де Вюртемберг», «Шведский» и «Таврический» трактиры.

Как правило, хозяевами трактиров становились предприимчивые иностранцы, хорошо знакомые с практикой такого рода у себя на родине. Французские трактирщики ввели в России и общий стол «table d’hote», когда за умеренную цену постояльцы могли получить в определенное время набор обеденных блюд. Впрочем, при проверке в 1790 г. оказалось, что под изящными названиями порой скрывались настоящие притоны с «зазорными женщинами», азартными играми и «пьянством беспредельным, оканчивающимся обыкновенно всегда ссорами и драками, к совершенному затруднению начальств». Владельцам таких заведений предписывалось не допускать крестьян, «господских людей, солдат и всякого звания развратных людей».