Государевы конюхи

Целовальник был занят — разбирал ссору между двумя питухами, и потому конюхи незаметно вышли на Волхонку.

— Мало ли на Москве кладознатцев! — вдруг осенило Данилку. — Надо бежать на Аргамачьи конюшни! Там кое-кто еще остался, всех расспросим! Нужны нам больно те скоморохи! Из-за них в такую беду угодили!

— Прости, — опустив глаза, сказал Семейка. — Теперь и сам вижу — незачем было их выручать. Кабы не моя дурость, мы бы под шумок с купеческого двора ускользнули. И не заварилась бы вся каша…

— Ну, заварилась так заварилась! — воскликнул Данилка. — А и расхлебаем!

— Экий ты яростный… — усмехнулся Семейка. — Шляхтич! Вот когда он в тебе проснулся…

И вдруг запел:

— Баю-баюшки-баю, ходит кошка по краю! Кошка лыко дерет — коту лапти плетет…

Отродясь Данилка не слыхивал, чтобы Семейка пел. Он и в Божьем храме, когда все стараются, как умеют, почти рта не раскрывал. И на тебе!

— А кот лапти износил — да другие запросил! — Семейка широко улыбнулся. — Ну, будет тебе, Данила, смири норов. Наша служба такая — не всякому дураку непременно в бороду вцепиться, а дело сделать.

— Сами же говорили — ежели кто про Богдаша гнилое слово скажет, бить, — буркнул Данилка.

— Богдаш никак забыть не может, что он подкидыш. А коли каждого бить, кто мою рожу татарской назовет, — так это и впрямь кулачного бойца нанимать надо да с собой водить… — Семейка резко повернулся.

За конюхами следом мчались Третьяк и Филатка, следом поспевала Федосьица.

— Прости дураков, батюшка Семен, прости, не знаю, как по отчеству! — нагнав, взмолился Третьяк. — Ну, не умеем мы по-человечески! Нам и покричать надобно, и поругаться, душа так просит! А потом, покричавши, мы преспокойно обо всем сговоримся и дело сделаем. Нам, скоморохам, без этого нельзя!

— Вы нам спастись помогли, а мы чтобы вас бросили? — добавил Филатка. — Христос нас от этого упаси.

— Данилушка! — Федосьица кинулась к парню. — Прости!

И так уж ей прощения заслужить захотелось, что посреди Волхонки к парню на шею бросилась и прижалась…

— Бог с ним, с Томилой! — продолжал Третьяк. — Скоморох он, понятное дело, умелый, и глотка у него широка, и присловьев знает немало, да я сам при нужде не хуже него сыграю! А что лается…

— Я ему полаюсь!.. — снова взвился Данилка. — Я его отучу людей бесчестить!

И ощутил на плече руку.

— Дай Бог тому честь, кто умеет ее снесть, — строго сказал Семейка. — Ну, коли вы от дела не прячетесь, будем искать того кладознатца. Где ты, Третьяк, его в последний раз видывал?

Шагая прочь от «Ленивки», на ходу наметили три места. И первое было — церковь Николы Угодника, что в Столпах. Почему-то Абрам Петрович очень ее возлюбил и все молебны о своем промысле только там заказывал, просфоры и свечи тоже там брал. Поразмыслив, Третьяк вспомнил, что был такой купец, Фома Огапитов, из черной сотни в гостиную сотню взят, так вроде с ним у кладознатца какое-то дело было. И, как это ни казалось нелепо, водил он дружбу с некой игуменьей, но тут уж Третьяк был в сомнении — то ли Зачатьевской, то ли Моисеевской девичьей обители, то ли родня она ему, то ли, Боже упаси, охотница до кладов…

— Ну так кто — куда?

Сперва порешили: Третьяк с Филатом пойдут к купцу, Семейка с Данилкой — в церковь, а Федосьице удобнее всего будет пробраться в обитель и осторожно расспросить инокинь. Чуть было такую дурость не совершили — спасибо, Филатка опомнился. Стал тыкать пальцем в Федосьицу и хохотать, приговаривая:

— У-у, инокиня! Пошла бы в монастырь, да много холостых!

Федосьица, догадавшись, схватилась за щеки.

И точно — с таким бешеным румянцем ее бы и на порог не пустили. Иди, дура, умойся сперва — сказали бы! Румянятся на Москве, да, но не до такой же яркости!

Чтобы смыть свеклу с лица, нужно дома оказаться, где и теплая вода, и мыло, и ширинка есть. Так что пришлось все поменять — по обителям пошли Третьяк с Семейкой, люди на вид немолодые, почтенные, внушающие доверие, в церковь отрядили Филатку, а Данилка собрался было идти вместе с Федосьицей к купцу, да она сама отказалась:

— Там мне без тебя сподручнее будет!

— И то верно, — согласился Третьяк. — У девок свои ухватки.

Так что пришлось Данилке вместе с Филаткой бежать к Николаю Угоднику, что между Мясницкой и Маросейкой.

У самой церкви шло строительство — там возводили знатные каменные хоромы.

— Чьи бы таковы? — спросил Филатка.

Если Данилка не знал Москвы из-за своего конюшенного затворничества, то юный скоморох не так уж часто тут бывал, за всяким строением уследить не мог.

Спросили у прохожих. Оказалось, хоромы боярина Артамона Матвеева, одного из государевых любимцев.

— И правильно, что из камня, — одобрил Филатка. — Таким хоромам пожар не страшен. Ты настоящий пожар видывал? Когда вся слобода разом горит?

— Бог миловал, — и Данилка, не в силах вообразить такие страсти, перекрестился.