Государевы конюхи

Знахарка собралась было возмутиться, но конюх замахал на нее руками:

— Молчи, Христа ради!

И, усмехнувшись, повернулся к лежащему на скамье Даниле.

— Мне так-то сказали правду — мол, к чирью твоему гусиный навоз приложен! Поверишь ли, конского навоза навидался — и ничего, а от этого — чуть меня наизнанку не выворотило.

— Я завтра-то руками шевелить смогу? — спросил Данила.

— Лучше бы отлежаться, светик, — и старуха принялась собирать свое имущество.

— Выходит, мне после каждого урока по три дня отлеживаться? — ужаснулся Данила своему будущему.

— Тому, чему тебя учил Богдаш, не всякий кулачный боец обучен, — сказал Семейка. — Я-то знаю, сам дураком был, смолоду в стенке стаивал! Вот ты все шею трешь, досталось шее! А кто велел выходить в одном зипунишке поверх рубахи?

— Двигаться легче, — объяснил Данила.

— Теперь уж совсем легко, свет! На лед в тулупах выходят, с вот такущими воротниками, и те воротники еще чуть ли не войлоком подбивают. Шею беречь надобно! Потом — без шапок вы из конюшни выскочили. Ну, до Богдашки не всякий кулаком дотянется, чтобы ему зубы пересчитать — руку в сажень длиной сперва отрасти. А тебя, дурака, всякий ткнет в рыло — и шамкай потом, как старый дед! Когда дерешься — шапку в зубах зажимай непременно! Она и удар гасит, вскользь пускает, и во рту у тебя — вроде распорки.

— И точно…

Данила соглашаться с кем бы то ни было не любил, но тут вспомнил — прошлой зимой, когда на льду Москвы-реки, как раз под Кремлем, сходились стенки, выбегал посмотреть и еще подивился этим самым шапкам.

— Еще — рукавицы. Богдаш тебя голым кулаком бил — вот и больно! А когда стеночники сходятся — они в меховых рукавицах. Удар-то должен не кости ломать, а с ног сбивать. Не устоишь — ну и уползай себе подобру-поздорову, лежачего не бьют. Правда, есть умники — бьются с закладками в рукавицах. А закладка — или свинца кусок, или камушек. Всякую рукавицу не проверишь… Еще — онучи! Можно и в сапогах биться, но лучше — в лаптях. Ежели, конечно, не собираешься недруга ногами забить. Тогда — тяжелый сапог нужен. А учиться — непременно в лаптях!

— Чтобы друг дружку не поранить? — догадался Данила.

— И это тоже. А другое — онучи толсто намотать. У человека, как у коня, коли лодыжку повредить — не бегун и не боец. Онучи правильно намотать — с них удар соскальзывает, ступню они крепко держат.

— А еще? — Данила, хоть и побитый, был нетерпелив.

— Еще? За Богдашкой следи, вот что еще! — Семейка рассмеялся так, как он это делал всегда — почти беззвучно, и глаза его сделались узенькими щелочками. — Он, блядин сын, думает — раз сам тебе показал, так ты все тут же и понял! Учить-то не умеет, а берется! Ты следи, свет, как он бьет.

— А как он бьет?

— Видел, как малые дети на кулачки бьются? Парнишка ткнет другого да и отскочит — неохота ему, вишь, сразу сдачи получить. А ты на одних тычках далеко не уедешь. Ткнул — хорошо, да пока рука назад приходит, ты как раз по рылу огребешь. А Богдашка руку-то назад не просто возвращает, а по-хитрому. Приглядишься, поймешь — твое счастье!

— Так платить-то будете, соколики? — прервала беседу знахарка. — Мне тут с вами до заутрени сидеть недосуг!

Лечение происходило в домишке, который занимали вдвоем Семейка с Тимофеем. Тимофей был на конюшне — исполнял и свою, и Данилину работу, ругая при этом Желвака на все корки.

— Ему на дело идти, а ты его чуть калекой не сделал, ирод!

— Так коли ему кулачный бой для дела, что ж он не сказал? Я бы сам заместо него пошел! — оправдывался Богдаш, и тогда Тимофей, несколько остыв, растолковал ему положение.

— Ну так что же? Я их замашки знаю! И Соплю того тоже знаю! Коли Данилка к нему придет в бойцы проситься, он первым делом дня два за свой счет поить будет да еще рукавицы с шапкой преподнесет, чтобы привязать покрепче. А за три дня Данила и позабудет, где что болело, он крепкий.

— Ну, не дурак ли?! — снова возмутился Тимофей. — Кабы он просто в бойцы нанимался, то у него не то что два дня, неделя до Масленицы впереди! А он ведь розыск ведет. Ну как его раскусят? Не отобьется же!

— Черт бы их всех побрал…

— Вот и выходит, что из-за тебя, обалдуя, государево дело откладывается!

На это Богдаш ничего не ответил.

Но наутро, когда Семейка проводил с напутствиями Данилу в Хамовники, его в конюшнях не оказалось…

* * *

После неудачной затеи с ловушкой Стенька с Натальей и разговаривать не хотели. И Стенька-то был готов покаяться, попросить прощения, даже не попрекать жену, что брякнула про медную сковородку ценой в пять алтын. А вот Наталье словно вожжа под хвост попала. Шарахалась от мужа — да и только. Даже протасьевская сковородка дела не поправила. Возмутившись тем, что муж после такого срама еще не постыдился притащить домой вещь, которая всю жизнь будет служить жене укором, Наталья из злобной вредности засунула ее на полку, за старые горшки, и отказалась пользоваться.