Государевы конюхи

Один лишь Семейка с сомнением покачал головой.

Он-то и оказался прав.

Данила стрелой долетел до калитки и выскочил на улицу.

Настасья стояла у саней, держась за оглоблю.

— Куманек? Тебя-то каким ветром сюда занесло?

— А тебя, кумушка?.. — Данила, как ни пытался, не мог собрать рот, не мог избавить губы от счастливой улыбки.

— А я дармоеда своего, Томилу ищу. Мало того что всех нас подвел, Лучку сманил, так еще и на гусли наши покусился! Гусли, вишь, ему понадобились! Самим нужны!

— Он гусли стянул или Лучка?

— Может, и Лучку за ними спосылал. Но Томилу тоже на Неглинке видали. Доберусь я до него! Давно пора! А точно ли его у Трещалы нет?

— Точно нет! Не прячется! — подтвердил Данила. А что еще сказать девке — не знал.

— Ну, прости, куманек, — недосуг! — Настасья шагнула в санки. — Или прокатиться желаешь?

— Постой! — Данила ухватил ее за руку. — Дельце есть!

— Да когда ж ты меня без дельца-то, просто так в обнимку схватишь? Вечно тебе от меня чего-то надобно! То ему вызнай, другое растолкуй! — Настасья шутила, однако ж в этой шутке была некоторая обида, очень Данилиному сердцу приятная.

И рад бы он был доказать Настасье, сколь глубоко она ошибается, и никак в этот вечер не получалось — на сей раз между ними стояли загадочные шашни и плутни Авдотьицы…

— Помнишь, просил я тебя про Авдотьицу разведать?

— Просил — было такое. И я твоей милости доносила, что Авдотьица жива, здорова, в Хамовники бегать повадилась!

— Как это — в Хамовники бегать повадилась? Ты иначе сказала!

— А как я могла тебе иначе сказать? Мне Федосьица говорила, а той — Феклица… А чем тебе Хамовники не полюбились?.. — Тут Настасья сообразила. — Погоди! Ты с Трещалой, что ли, подружился? А в Хамовниках — Акимка Одинец? С ума вы, конюхи, что ль, сбрели? Какое вам дело до их бойцовских свар?

— Так Авдотьица к Одинцу бегала?

Дело становилось все загадочнее.

— Ох, что-то я не то тебе сказала! — впервые, сколько Данила знал Настасью, она растерялась.

— Нет уж, кума! Ты все как надобно сказала! — Данила возвел глаза к небу, в голове все отчетливее обозначились взаимосвязи этого запутанного дела. — Трещала-то крест целовал, что грамоты у него нет, а Одинец-то отмолчался! Точно — у них с Соплей бесова грамота!

— Да Авдотьица-то при чем?

— Сам не пойму! Однако она, сдается, убийцу выгораживает! Того, по чьей милости парнишка в санях замерз! И не удивлюсь, коли и того, кто Перфишку Рудакова насмерть пришиб!

— Постой, куманек, постой! Ты что такое плетешь?

— А то и плету, кума! Теперь мне многое ясно сделалось! Завтра же утром иду к дьяку Башмакову! Пусть велит выемку у Одинца сделать! И тогда уж не мы — тогда Земский приказ все дела забросит, Авдотьицу ловить станет! И сперва пусть она расскажет, как дело было, а потом и Одинец с Соплей в грехах каются! Нужно будет — с пристрастием их допросят!

— Да погоди ты, не голоси! — Настасья, как стояла одной ногой в санях, потянулась закрыть куму рот ладонью, да не удержалась, и он сам же ее подхватил, невольно обнял покрепче.

— Ты мне Авдотьицу не выгораживай! Слыханное ли дело — чтобы девка с Неглинки два приказа за нос водила!

Настасья расхохоталась.

— Ох, кабы ты знал! — еле выговорила она. — Ох, кабы знал!..

— Да что это с тобой?

— Ох, не могу!.. Ох, Данилушка!.. Кабы ты только знал!..

— Да что мне знать-то надобно? Я и сам догадался — Авдотьица Одинца покрывает, и грамота у него!

— Какая грамота?

— Да деревянная же! Которую два приказа, тайных дел и Земский, с Тимофея-апостола по всей Москве ищут!

Настасья окаменела.

— Вот ты во что ее впутать хочешь? В розыск Приказа тайных дел?..

— Сама она во что не надо впуталась.

— Ну, куманек… Одно тебе скажу — не виновата Авдотьица.

— Покрываешь?

— Не веришь?

Только что обнимались они, а теперь уставились друг на друга с яростью, как если бы, разогревшись бранными словами, собрались на кулачки биться.

— Не верю, кума!

— А коли докажу?

— Говорить ты складно умеешь! Башмаков — и тот заслушался!

— А что тут говорить! Садись в сани — да и поехали!

— Куда?

— Увидишь!

* * *

Хмур и угрюм был земский ярыга Степан Аксентьев, выйдя с утра на торг.

Некая добрая душа донесла Деревнину, что видели-де Стеньку в неурочное время на льду, что схлопотал-де в ухо… Стенька клялся и божился, что это — наваждение и околесица, показывал с виду совсем целое и нетронутое ухо. Деревнин же, зная подчиненного, его словам веры не давал.

И потому Стенька решил немедля выслужиться. Добежать наконец до Ивашки Шепоткина, волком ему в глотку вцепиться, зубами выгрызть из него признание — куда подевались Перфилий Рудаков с Нечаем!

Но Масленица, словно обидевшись на Стеньку за такую злость, принялась встревать поперек.