Государевы конюхи

— Да она и слов-то таких не знает! — воскликнула Настасья. — До таких ты лет, куманек, дожил, а не знаешь, что для девки главное! Да она воз грамот отдаст, и бумажных, и всяких, за своего Егорку! Столько его ждала, наконец встретила — она же за него, как цепной кобель, горло перегрызет, как медведица, кому хочешь кости переломает! Так что не думай более про Авдотьицу, ни при чем она…

— Как же — ни при чем! А кто нам, конюхам, головы морочил?! — возмутился Данила.

— Так я тебе и толкую — ради Егорушки своего она бы и патриарху, прости Господи, голову заморочить не побоялась! Ты, видать, никак не поймешь, как все получилось. А мне Феклица растолковала. Авдотьица, когда вещи забрала, чтобы к Калашниковым перенести, ей похвасталась. Ведь когда вы Авдотьицу на двор к Одинцу подсылали вызнавать про мертвое тело — она там Егорку-то и повстречала. Атаман на дворе бойцов учил, она глядит: детина, всех прочих на голову выше! Парнище — кровь с молоком! Стоит в стенке, в самом челе, — залюбуешься! И ты уж не сердись на нее, Данилушка, — повинилась она перед атаманом.

— Перед атаманом? — Данила вспомнил, как Одинец отрекся от всех девок разом, вскипел было — и тут же сообразил, что за атамана вполне можно было принять и его подручного — Соплю.

— Перед кем же еще? Сказала, что ее высматривать да вынюхивать послали. Что, мол, ведомо Приказу тайных дел учинилось, что выкраденное тело мертвого парнишечки на этот двор привезли, и надо как-то конюхов со следа сбить. А тот атаман ей и присоветовал, чтобы на скоморохов сказала. Он хотел тебя с товарищами на Томилу навести — и навел! И Авдотьица потом к нему в Хамовники не раз прибегала, доносила, как розыск продвигается.

— Точно — Сопля! А мы-то вздумали, будто она Земскому приказу продалась!

— Никому она не продалась, а с суженым своим повенчаться хотела. Она-то девка ловкая, а он детина неопытный, вот она ему, к атаману вроде бы по делу бегая, и вскружила головушку. А на Москве ей с ним оставаться нельзя — сам понимаешь. Тут Авдотьицу всякая собака знает. Каждый рад будет парня огорошить — мол, взял за себя, дурак, девку с Неглинки! И стала она думать, куда бы с ним податься. И думала, куманек, недолго, потому что, кроме ваших тайных дел, еще одним дельцем занималась — молодца с девицей сводила. Вонифатия Калашникова с Лукьяна Белянина племянницей — Любушкой.

— Что ж тот Калашников по-христиански посвататься не мог? — наконец удивился Данила. — Непременно со двора девку свести надобно было!

— А не мог, куманек. Вонифатий сам себе не хозяин, над ним старший брат Андрей есть, тот — всем имуществам хозяин. И Андрей с Лукьяном Беляниным только что в бороды друг другу не вцепляются. Вот Вонифатий и догадался — выпросился у брата в Соликамск ехать, управляющего соляными промыслами сменить. И так подгадал, что сразу и невесту с собой из Москвы увез. А Авдотьица про это знала и в ноги Вонифатию поклонилась — возьми, мол, с собой! Садись в сани, куманек, до Яузы довезу и дальше поеду своего непутевого с гуслями искать. Сыщу — как Бог свят, по шее дам за все его пакости!

Они разместились поудобнее, Настасья взяла вожжи, чмокнула, конь сперва зашагал, а там и грунью пошел.

— Одного не пойму, как девка с Неглинки могла с белянинской племянницей сговориться, — признался Данила. — Гостиной сотни купцы своих дочек как боярышень берегут.

Ему неловко было говорить Настасье в затылок, и он подался вперед, для чего пришлось обхватить девку. Но как раз на это Данила и не жаловался.

— Ну, как вышло, что Авдотьица взялась Калашникова с белянинской дочкой сводить и почему это у нее получилось — я тебе растолкую, — сказала Настасья. — Обычно этим женщины средних лет и почтенного звания промышляют, чтобы комар носу не подточил. И Вонифатий, высмотрев Любушку в церкви, свою крестную засылал. Да только вот в чем беда — Белянин высоко мыслью вознесся, надеялся, что с княжеским родом породнится. Пробовал однажды — княжну Обнорскую за сына взять, обжегся, все равно неймется!

— Знал бы, кому за это в пояс кланяться! — напомнил Данила Настасье ее участие в разоблачении преступного княжича с сестрицей.

— Любушка Белянину не родная дочь, а племянница, от старшего брата Иннокентия осталась. У него самого сперва сыновья, а потом уж дочери рожались. Он понимал: коли Любушку хорошо выдаст — и дочерей тоже в родовитые семьи пристроит. И потому мамка Любушкина берегла ее — пуще некуда! Стало быть — увозить надобно… Вонифатий с крестной и так, и этак замышляли — не выходит! И тут-то мы, веселые, им подсобили…

— И в это дело ты впуталась! — изумился Данила. — И тут без тебя не обошлось!

Настасья снова расхохоталась.

— Не поверишь, куманек, без меня обошлось! А заварила кашу-то Федосьица. Помнишь, как летом наши Белянина тешили да от облавы убегали?

— Да уж помню. Вы бы за Семейку-то Амосова хоть свечку Богородице поставили, — упрекнул Данила. — Он же всех спас!