Государевы конюхи

Настасья обернулась к Желваку, еще держа на устах улыбку. И Данила вдруг понял, да ей только того и нужно, чтобы вокруг — статные молодцы, и каждый за жемчужный проблеск ее зубов душу сатане продаст! Тут-то ей и раздолье! Ведь в ватаге — либо парнишки, вроде Филатки, либо взрослые мужики, вроде Третьяка, а молодца, вроде покойного Юрашки Белого, и нет. Да ведь и Юрашка с ней толком не сладил — лишь за миг до смерти получил от нее согласие венчаться…

Но что, коли она и впрямь почуяла подходящего молодца в Богдашке? Как будто и не глядит на него, а лицо… как если бы озорство затеяла и сама заранее ему радуется…

А Богдаш молчит. Происходит что-то странное — сдается, они уже без слов друг дружку понимают!

Данила измаялся, пытаясь разобраться, пока Стенька радостно повествовал о своих с Мироном подземных шатаниях. И домаялся — Афонька Бородавка, выждав подходящий миг, рванул с лавки, опрокинул светец, ударился о дверь и, казалось, вместе с той дверью пропал за порогом, в ночном мраке.

Тут же залились лаем конюшенные псы. Этого человека они не знали и подняли тревогу на весь Кремль.

— Имай его! — закричала, резко разворачиваясь, Настасья и выскочила было на двор, да Богдаш удержал.

— Псы порвут! — только и сказал он.

Потом сам выскочил наружу, а Данила — следом. Последним устремился на ловлю Стенька, но уж этого удержала Настасья.

— Мало тебе клюкинских кобелей? Лучину подыми — не занялось бы!

Бородавка, несмотря на почтенные лета, оказался ловок и быстроног. Попадаются порой мужики, которых Господь сотворил без затей: взял костяк да кожу на него натянул, однако при своей худобе они жилисты, выносливы, и это остается с ними до смертного часа. Домишко стоял у забора. Судя по всему, Бородавка пташкой вспорхнул на забор да и был таков, провожаемый возмущенным лаем.

Данила и Богдаш, поняв, что псы пленника тоже упустили, вернулись в домишко, взяли там слюдяной фонарь, который Тимофей мастерил на продажу, да не закончил, поставили в него огарок и на всякий случай прошлись по конюшенному двору. Бесполезно — ищи ветра в поле…

Злые, как черти, они вернулись обратно. Спрятаться в Кремле — проще простого. А если Бородавка знает, где открывается лаз под землю, то тем более.

Настасья и Стенька сидели рядом на лавке, и Настасья тихонько расспрашивала ярыжку о подземных подвигах — чтобы зря времени не терять. Данила вошел в тот самый миг, когда Стенька живописал свой спуск по каменному колодцу и страх свалиться в жуткую черноту:

— И неведомо, что хуже! То ли дно каменное — так сорвешься и насмерть расшибешься, то ли вода — ну и мокни в ней, пока не сдохнешь!

Богдаш прислонился к косяку (головой он был чуть ли не под самый потолок, а дверь оказалась ему примерно по ухо), уставился на Настасью и сказал мрачно:

— Ну, что, кума, болтуна спровадила? Теперь некому рассказать, за каким чертом Обнорский по земляным норам гоняется, а ты — за Обнорским?

— Да Господь с тобой! — воскликнула Настасья. — У кума моего спроси, коли мне не веришь. Обнорский жениха моего сгубил. Слово дала — своими руками на тот свет спроважу!

— Непременно надобно под землей спроваживать?

— Там его никто вовеки не сыщет. А коли тело наверху подымут — будет розыск, мало ли что…

Богдаш покачал головой.

— Не верю я тебе, — произнес твердо. — Как-то ты хитро прямо при нас с тем Бородавкой сговорилась, чтобы он Соболева выдал, а за то ты ему бежать поможешь.

— Ты с ума сбрел, детинушка? — возмутилась Настасья. — Или в тебя нечистый вселился?

Богдаш опять выразительно покачал головой.

— Вдругорядь не обдуришь. Данила!

— Что, Богдаш?

— Рассвет скоро. Чуть светлее станет — седлай Голована, он уже отдохнул, и скачи в Коломенское, возвращай дьяка в Москву. Растолкуй на словах, что в Разбойном приказе измена и что мы изловили Настасью-гудошницу. Скажи — время не терпит. Коли тот Бородавка из Кремля выберется, много беды наделает — догадается, как своих предупредить. Чем скорее мы догадаемся, что там, в подземелье, за диво, тем больше надежды, что изловим Обнорского с его приспешниками.

— Так, — отвечал Данила, не глядя на куму.

Он видел — Желваку здорово не по себе. Да и сам чувствовал себя — дурак дураком. Похоже, кума не первый день водила его за нос.

— Я буду девку стеречь. И этого, как бишь его…

— Меня-то за что? — возмутился Стенька.

— Ты — свидетель. Когда дьяк приедет, вместе будем вспоминать, как вышло, что Бородавка сбежал.

— Так мне же с утра в приказ и на торг! А я и глаз не сомкнул…

— Все мы на том свете глаза сомкнем. Ступай, Данила!

Было ясно — он, опозорившись, не хочет глядеть в глаза товарищу.

— Данила! — окликнула Настасья. — Ты-то хоть ему скажи! Совсем сдурел!

— Это ты меня можешь морочить, кума. Желвак не таков, — отвечал Данила. — Теперь перед дьяком Башмаковым оправдывайся.

И поскорее вышел.

Действительно, уже малость развиднелось. Он побрел в конюшню к Головану.

Бахмат поглядел на него с явным неудовольствием.

— Кого это вы мне вчера на спину посадили? — без слов спросил он. — И теперь вот гоните куда-то, а я еще овес не проел…